Царская свара (2) - [44]

— Правильно приказал — солдата беречь до боя надобно, лишний штык никогда лишним в баталии не будет. Вот такой каламбур! Да, есть ли тут еда, а то живот мой протестует — завтраком не успел насытиться, — Иван Антонович прислушался к собственному желудку, тот отчаянно протестовал против вынужденного поста. Впрочем, пища скоро нашлась, причем не пресловутые сухари с солониной и вода. Маша быстро накрыла маленький дощатый столик — на тарелке нарезанное вареное мясо, кусок ноздреватого сыра, жаренная речная рыба. Плюс свежий хлеб, видимо выпекли утром, квас в кувшине и вино в бутылке — из форштадта доставили, там по приказу Миниха многие проходящие барки «раскулачили».

— Садись со мной, поешь…

— Прости, государь, но не буду. Позволь тебе услужить, — голос девушки был настолько тверд, что Иван Антонович понял, что лучше не настаивать, а поберечь себе нервы. И принялся за трапезу, накалывая вилкой кусочки, что подкладывала ему Маша. И вино подливала в жестяную кружку — любое стекло могло просто не выдержать попадания камушка сверху. А вот ему можно было не опасаться — старенькая треуголка, видимо от деда, была как раз кстати, как и накинутый на плечи мундир, тот самый, первый, что ему Маша сама в крепости пошила. А вот прежние одеяния «тюремного сидельца» Иван Антонович не стал бы надевать, ни за какие коврижки — он к ним чувствовал прямо-таки отвращение.

— В башне коменданты, с ними два фурьера и солдат. Просили, что как вы очнетесь, и будете в силах говорить, то принять их, — негромко произнесла девушка и погладила ручкой по плечу. Он прижал ее тепленькую ладошку к своей щеке — и сразу нахлынуло ощущение полной умиротворенности и безмерного счастья. Но сидел так недолго — хотя испытывал наслаждение этой минутой, которая, как ему показалось, могла бы длиться для них двоих, целую вечность.

— Поди, позови господ офицеров, — негромко сказал Никритин, отстраняясь от своего счастья. Девушка сразу же пошла по ступеням вверх и буквально через четверть минуты по ней затопали тяжелые башмаки. Пришли двое, и оба в запыленных, потрепанных, с прорехами, мундирах — подполковник Бередников и капитан Морозов.

— Государь, как вы себя чувствуете?

— Вполне нормально, господин комендант, — усмехнулся Никритин, и добавил неизвестную здесь фразу из популярного советского кинофильма «Служебный роман», — «по сравнению с Бубликовым неплохо!»

— Это очень хорошо, ваше императорское величество, — вытянулся Бередников, и негромко произнес. — Государь, этой ночью вам лучше покинуть крепость на яхте или боте. В тумане в них сложно попасть даже ядром, если не случайно. Так что это не больше рискованно, чем сидеть даже в этом каземате. Боюсь, что завтра днем кораблям не будет возможности подойти даже к северной стене, сейчас безопасной.

— Почему?

Иван Антонович еще не видел коменданта настолько встревоженным. А тот уже раз показал, как развито у него чутье на возможные неприятности, что пахнут смертью. Он его тогда послушал и не пожалел — живым остался в самый последний момент.

— Куртина, что была проломлена во время штурма шестьдесят лет тому назад, и после наспех заделанная, попаданий ядрами ломовых орудий не выдержит. И завтра к вечеру рухнет, если такой обстрел будет продолжаться. Но думаю, будет все гораздо хуже — за ночь на шанцах установят мортиры — против пятипудовых бомб устоять будет трудно. Как только появится пролом в стене — гвардия пойдет на штурм!

Глава 8

Санкт-Петербург

Генерал-прокурор Сената

Князь Александр Вяземский

вечер 7 июля 1764 года

Александр Алексеевич покосился на генерал-аншефа Василия Суворова, тот сидел с окаменевшим лицом, ни малейшей гримасы, даже глаза, казалось, перестали жить. А потом перевел взгляд на императрицу — та с побледневшим лицом читала оскорбительное послание Иоанна Антоновича, листок бумаги чуть дрожал в тонкой женской руке.

В тягостном молчании прошло не меньше четверти часа, когда императрица положила письмо обратно на стол, аккуратно сложив бумагу. Не показывая на своем лице эмоций, а ведь в душе не могли бушевать гнев и ярость, вот только глаза нехорошо прищурились, совершенно спокойным голосом спросила, повернувшись к генералу Суворову:

— Василий Иванович, это действительно так серьезно? Да, он засел в Шлиссельбургской фортеции, но ведь кроме гвардии, что туда отправилась, есть Санкт-Петербургская дивизия князя Александра Михайловича, а также Эстляндская дивизия генерала…

— Государыня, — Суворов наклонил голову, но заговорил резковато. — Дивизию князя Голицына, вернейшего и преданного вам друга, отправлять не следует — нам не стоит таким образом усиливать армию Иоанна Антоновича. Там и так большое дезертирство среди Петербургского пехотного полка, сбежали целым эскадроном ингерманландские драгуны — в любой момент может возникнуть неустройство великое!

— А как в столице нашей?

— Многие коллегианты сочли себя «больными», как и господа сенаторы. Город заполонили злонамеренные слухи, везде идут пустопорожние разговоры, читают «подметные письма» и манифесты императора Иоанна Антоновича, который обещает разные милости. Я уже не могу в полной мере доверять чинам Тайной экспедиции, везде царит измена, многие выражают свои симпатии молодому царю. Простите меня, ваше величество — но сложившееся междуцарствие не может долго продлиться, счет пошел на считанные дни — до вечера завтра, или полудня послезавтра!