Царская Русь - [22]

Приведем некоторые выдержки из следственного дела, чтобы показать, какого характера были подобные беседы:

— Был ли ты сегодня у митрополита? — спрашивает Максим пришедшего к нему Берсеня.

— А я не ведаю, есть ли митрополит на Москве, — молвил Берсень.

— Как так? Митрополит на Москве Даниил.

— Не ведаю, митрополит ли он или простой чернец: учительного слова от него никакого нет и ни о ком не печалуется; а прежние святители сидели на своих местах в мантиях и печаловались государю о всех людях. А тебя, господине Максиме, взяли из Святой Горы, да от тебя какую пользу взяли?

— Я, господине, сиротина, какой от меня пользе быть?

— Ты человек разумный и можешь нас пользовать. Нам было бы пригоже тебя спрашивать, как государю устроить свою землю и как людей жаловать и как митрополиту жить?

— У вас, господин, книги и правила есть, можете устроиться (сами), — уклончиво отвечал Грек. Однако иногда не удерживался и прибавлял такие слова о великом князе: — Пойдет государь к церкви, вдовицы плачут и за ним идут, и они их бьют. И я за государя молил Бога, чтобы государю Бог на сердце положил и милость бы ему над ними показал.

Берсень жаловался на Василия Ивановича и его покойную мать в таких выражениях:

— Добр был отец великого князя Василия, великий князь Иван, и до людей ласков; пошлет кого на которое дело, и Бог с ним, а нынешний государь людей мало жалеет. Дотоле земля Русская жила в тишине, да в миру. А как пришла сюда мать великого князя Софья с вашими греки, так наша земля замешалась и пришли нестроения великие, как и у вас в Царьгороде при ваших царях.

— Господин, — молвил на это Максим, — великая княгиня Софья с обеих сторон была роду великого, по отцу царей наших, а по матери великого дукса (герцога) Феррарского. (В иной же раз просто выразился, что по отцу она христианка, а по матери латынка).

— Какова бы ни была, а к нашему нестроению пришла, — горячился Берсень. — Ведаешь и сам, господин, и мы слыхали у разумных людей: которая земля переставливает обычаи свои и та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычаи князь великий переменил, ино на нас которого добра чаяти?

— Которая земля переступает заповеди Божий, та от Бога казни чает; а обычаи царские и земские государи переменяют (смотря по тому) как лучше их государству, — вставил Максим.

— Однако лучше старых обычаев держаться, людей жаловать, а стариков почитать; ныне же государь наш запершись сам-третей у постели всякие дела делает, — продолжал сетовать Берсень. — Подворье у меня в городе отнял, из Новгорода Нижнего- людей велел распустить и сына моего там одного оставил. А ныне отовсюду-то брани, ни с кем нам миру нет, ни с Крымом, ни с Казанью, все нам недруги, а все наше нестроение.

В другой раз Берсень, заговорив с Максимом о том, что великий князь не отпускает его обратно на Святую Гору, объяснил этот поступок опасением, чтобы он, узнав здесь все наши дела, «добрая и лихая», не стал бы о них там рассказывать.

— Государь наш упрям, — прибавлял Берсень, — и встречи против себя не любит: кто ему на встречу говорит, он на того опаляется; а отец его против себя встречу любил и тех жаловал, которые против его говорили.

В том же роде были разговоры Максима и Берсеня с дьяком Жареным.

— Добыл себе печальника? — спросил его Максим.

— Нет, не добыл, — отвечал Жареный. — А государь у нас пришелся жестокий и немилостивый.

Когда великий князь, после основания города Васильсурска на границе с Казанской землей, возвращался из Нижнего Новгорода в Москву, бояре и дьяки стояли и ждали государева въезда в город. При этом Берсень заметил Жареному: «И зачем великий князь ходил в Нижний? Поставил лукно на их (Казанской) стороне, то как же мир с ними взять? Ставил бы лучше город на своей стороне?». По тому же поводу Берсень рассказал Жареному свой разговор с митрополитом:

— Сижу я у митрополита один на один, и митрополит воздает великому князю большую хвалу за то, что город поставил, которым городом всю Казанскую землю возьмет. «Бог его избавил от запазушнаго врага», — говорит. Спрашиваю: «кто это запазушный враг»? — «Шемячич», — молвил митрополит. А сам забыл, как Шемячичу грамоту писал за своею печатью, клялся ему образом Пречистой, чудотворцами и на свою душу взял.

В подобных откровенных разговорах ясно отражаются настроения недовольной части общества, личные счеты и те пересуды, каким подвергалось правительство со стороны этих недовольных. Они сетовали на тяжести службы и не хотели видеть трудного положения московских правителей, одновременно доканчивавших великое дело объединения Руси и ведших непрестанную борьбу с внешними врагами. Все общественные бедствия, свои частные невзгоды и уже давший себя чувствовать железный скипетр самодержавия они готовы были объяснять только личными качествами государя и влиянием его матери, давно умершей; причем и суровый Иван III в отдалении представлялся им гораздо более ласковым и милостивым, чем был в действительности. Даже в таком полезном деле, как основание нового опорного пункта для борьбы с казанцами, высказывалось охуление, почему город поставили на правом, а не на левом берегу Суры.