Царская охота - [9]

Единственное, с чем он пока справлялся – это не давал черной смерти вырваться за пределы монастырских стен, да еще записи вел, наблюдая за течением болезни, за тем, как она распространяется, и что помогает не заразиться… Вот последних наблюдений ощущалась явная нехватка, потому что, согласно его наблюдениям, не заразился лишь он, да еще один медик, Николай Шверц, прибывший в Россию в то же время, что и он сам из Пруссии, хоть и заболел, но перенес болезнь как обычную простуду, а страшные пустулы сошли у него на пятый день, не оставив следов. И сам он и Шверц прошли в свое время вариоляцию, использовав корочку с пустулы больного оспой. Но вариоляция, как ни крути, очень опасна, и после нее многие заболевают оспой и умирают, поэтому Лерхе не думал, что ее можно внедрить повсеместно. Сам-то он прошел эту процедуру, потому что в силу своей профессии имел гораздо больше шансов заразиться и умереть, а так, в случае благоприятного исхода, он получал защиту как минимум от одной смертельной болезни.

– Доктор Лерхе, – к нему подошел молодой ученик Бидлоо Евгений Самойлов. Переведя дух, словно только что долго бежал, этот двадцатипятилетний мужчина смог сказать то, ради чего подошел к присланному самим императором лекарю. – Хочу сообщить, у сестры Феофании жар пошел на убыль, и она уже не пытается силой прорваться за ворота.

– Это не очень хорошо на самом деле, болезнь еще не побеждена. Я вообще заметил, что, когда жар спадает, состояние резко ухудшается, – он внимательно смотрел на Самойлова, который первым заболел из присланных императором Петром медикусов и, благодаря своему могучему организму, сумел выжить. Правда теперь лицо его носило признаки перенесенной болезни, но не такие страшные, как это могло быть – всего-то пара-тройка оспин и почти все они на лбу. Так что лицо молодого мужчины почти не пострадало и не сделалось уродливым. Вот только слабость никак не покидала его, да одышка мучила, стоило пройтись по территории монастыря. Но сам Самойлов был уверен в том, что вскоре это пройдет, и Лерхе поддерживал молодого коллегу в его уверенности. – Что ее высочество? – вообще-то Филиппу-Елизавету лечил он сам, вот только сегодня еще не успел навестить свою высокопоставленную больную, но это не значило, что принцесса была предоставлена сама себе, за ней круглосуточно наблюдали.

– У нее начали появляться пустулы… – Самойлов замялся, затем продолжил. – Только не с головы как это часто бывает. Несколько на руках, два на лбу, и… жар усилился.

– Что? – Лерхе удивленно посмотрел на него. – Этого быть не может, – на что Самойлов развел руками. Лерхе задумался, затем высыпал табак из только что набитой трубки, которую он так и не прикурил, и решительным шагом направился в отдельно стоящее здание, предназначенное как раз для пребывания особо знатных особ, чтобы лично все проверить самому.

* * *

Сегодня утро было просто адовое. Я не мог заставить себя встать с постели. Голова трещала, во рту засуха, мышь где-то за плинтусом топает как слон, в общем, все признаки глубочайшего похмелья налицо, или, скорее, на лице.

– Государь Пётр Алексеевич, пора вставать, – приоткрыв один глаз, я обнаружил Митьку, стоящего надо мной, скрестив руки на груди и поджав губы. Надо же, не одобряет. Да пошел он, что бы понимал, свинья рыжая.

– Пошел вон, – проговорить получилось довольно внятно, и меня это как ни странно порадовало.

– Вот уж вряд ли, – это что, он мне это? Императору Российскому? Вот как счас встану! – Потом, как в себя придешь, можешь хоть казнить, а сейчас я никуда не пойду.

Дверь приоткрылась с жутким скрипом, вот же сволочи, смазать петли не могут, что ли? Я накрыл голову подушкой, чтобы никого не видеть и не слышать.

– Ну что тут? – какой же у Петьки голос может быть противный, прямо по нервам полоснул. И чего так орет с утра пораньше?

– Да не шибко хорошо, вот, сам посмотри, Петр Борисович, – вот Митька, сукин сын. Пригрел змею на груди, называется. Я поглубже залез под подушку, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. – А сказать не могу, дабы честь государеву не уронить.

– Ух ты, один, два, три, четыре… семь! Силен, государь, неча говорить, – в Петькином голосе звучала задумчивость. – И нет бы кого позвать в компанию, меня, например, так сам все употребить изволил. Тебе не кажется, что плохо государю? – надо же, заметили. Я вытащил голову из-под подушки и подполз к краю кровати. – Тазик подставь, пожалей труд холопов при опочивальне, – спокойненько так говорит, прямо философ, мать его. Но как же мне плохо, кто бы знал.

В тот момент, когда я дополз по края, на полу, прямо перед мордой появился серебряный таз, куда меня благополучно вырвало. Когда спазмы прекратились, у лица тут же появился бокал с прекрасной, такой вкусной водой, а само лицо заботливые руки протерли холодным полотенцем. Немного полегчало. Приподнявшись на локтях, я сумел поднять голову и посмотреть на этих помощничков мутным взглядом.

– Выпорю на конюшне, лично шкуру спущу, – сообщил я прямо в их отвратительно здоровые морды.

– А то, конечно выпорешь, как же иначе, но сначала мы, пожалуй, счет свой увеличим, – и Петька решительно шагнул к кровати. – Давай, Митька, с другой стороны хватай государя, баня готова?