Царская охота - [39]

– Дьявол и все его дети, я заставлю тебя работать! – заорал в это время Эйлер и принялся крутить какое-то колесо, предназначения которого Ломоносов пока не понимал. Комната была частично в дыму из-за предыдущего неудачного опыта, и то, что было расположено на столе просматривалось плохо, но Ломоносов уже не в первый раз наблюдая за опытами, параллельно изучая исписанные формулами доски, ощутил прилив благодарности к судьбе, которая наградила его высоким ростом, ведь только из-за того, что он возвышался над другими учащимися академии, с которыми прибыл сюда, он и привлек внимание государя, который славился импульсивными и нестандартными поступками, которые почему-то приводили этих ученых в восторг, ведь благодаря этим вспышкам плохого настроения, они уже столько нового узнали и открыли… Бильфенгер, например, вовсю развивает свой движитель и клянется, что скоро этот движитель потащит за собой колеса, приделанные к телеге и сможет в каких-то моментах заменить лошадей. И он, Михайло Ломоносов, ему верил. А еще был счастлив приобщиться и в какой-то мере поспособствовать рождению этих открытий.

Внезапно раздался треск, и негромко переговаривавшиеся ученые разом замолчали. В полнейшей тишине треск повторился, а часть стола осветилась ярким светом, который исходил по угольной дуге, расположенной между двумя металлическими конструкциями. От неожиданности Эйлер замедлил движение колеса и свет тут же начал тускнеть. Тогда он снова принялся крутить ручку и свет становился все ярче и ярче, очень ровно без всякой дрожи, какая бывает от свечи, освещая пространство вокруг. Потрескивание продолжалось, но, видимо, Эйлер раскрутил свою машину слишком сильно, потому что уголь в конце концов вспыхнул. Это произошло опять в полнейшей тишине, и все вздрогнули, когда треск оборвался и вспыхнуло пламя.

– Что это только что было? – прозвучал в тишине голос Бернулли-старшего.

– Взаимодействие электронов? Но почему на уголь? – тут же раздалось со всех сторон и стоявшие в дверях лаборатории люди ломанулись внутрь, окружив доску с формулами как пчелы мед. Ломоносов же задумчиво нахмурившись подошел к пребывающему в прострации Эйлеру.

– Леонард Паулевич, – Эйлер посмотрел на него и кивнул, разрешая говорить. – Я сейчас коллекцию минералов разбираю, которая тогда государя в негодование привела… – он запнулся, а затем решительно добавил. – Я таблицу составил, чтобы проще было камень опознать. А что, если попробовать образцы каждого минерала, вот так же как уголь попробовать? Как влияние на конкретный камень такой вот электрической дуги…

– Почему дуги? – Эйлер нахмурил лоб, разглядывая навязанного им Петром парня, который оказался на редкость смышленым. Работать с ним было одно удовольствие.

– Ну… тот свет был похож на дугу, – осторожно добавил Миша. Как звали его здесь.

– Точно, похож. Ну, пусть будет дуга, я не против, – кивнул Эйлер, показывая, что одобряет предложение Ломоносова. Что же, раз получил такое необычное явление, будь добр его исследовать, раз ты настоящий ученый. А газ будешь искать потом.

* * *

– Хороша девка, – это было первое, что сказал Толстой, после того, как я сел напротив него. – Такая прямо, ух! А вот твоя вроде бы и ничего, но худовата. Некуда взгляду прикипеть.

– Главное, чтобы мне нравилась, а прикипать взглядам к государыне императрице не стоит, а то я могу и обидеться, – я разглядывал его молодое, но уже тронутое жизнью лицо. Глубокую складку между бровей. Сколько ему лет восемнадцать-двадцать? Петьке вон девятнадцать, а выглядит он моложе Толстого, хоть вроде бы и на войне побывал. Красивый? Вряд ли. Нос крупноват, скулы сильно выпирают, а челюсть выглядит тяжеловато, но, хотя, это может быть связано с тем, что он худой. Не изможденный, а худой. Если откормить, то, возможно, черты лица перестанут казаться такими гротескными.

– Да, это главное, чтобы твоя пигалица тебе нравилась, особливо в свете того, чтобы наследник появился, – Толстой откинулся на спинку стула, звякнув железом кандалов, и стоящие вокруг него гвардейцы заметно напряглись, а один ткнул арестованного в бок, одновременно и затыкая того, и призывая прекратить любые действия. Толстой ничего на это не сказал, только поморщился.

– Ты хотел поговорить со мной. Ну вот он я, говори, – горло саднило, и голос звучал хрипло, но я продолжал пристально смотреть в глаза арестанту, не прерывая зрительного контакта.

– Восемь нас было в тех кустах, – помолчав с полминуты, сказал Толстой. – Я с тремя мужиками и еще четверо не наших. Как волка выпустили, тебя сразу гвардия окружила и те начали стрелять. А меня как пнул кто-то под ребро, что ты делаешь, Васька, неужто это государь в твоих обидах виноват? Не стрелять было нельзя, с такими союзничками опасно, вот я тихонько и приказал, чтобы вскользь задели, с коней повалили, но только не до смерти.

– Совесть проснулась? Думаешь, я тебе поверю? – я скептически хмыкнул и чуть не закашлялся.

– Да мне все равно, можешь и не верить, – он усмехнулся. – Токмо там расстояние было такое, что промахнуться тяжеловато. А ведь из твоих воев четверых приговорили, их… эти положили, первыми.