Царская невеста - [16]

И еще одну тенденцию я уловил. Конечно, сам Михайла Иванович объяснял мне это по-своему, как он понимал:

— Один в поле не воин, и удар, ежели он наособицу от остальных, сил берет излиха, зато, коль они вместе, тут силов надобно гораздо мене. Зри, яко у меня. — И Воротынский устроил что-то вроде показательного танца с саблями, словно в знаменитом балете, только тут была секира.

Красота — глаз не отвести. Большой театр отдыхает. Никаких одиночных ударов с дикими прыжками. Именно танец — мягкие движения, плавно перетекающие одно в другое. Это была восхитительная пляска, которую сопровождали мерцающие блики солнечных лучей, отражающихся от зеркальной стали широкого лезвия. В эти секунды даже не думалось, что на самом деле это не просто искусство, а сама смерть, готовая в любой момент сорваться с острия оружия.

Ежели поймешь суть, — произнес Воротынский, довольный тем впечатлением, которое он на меня произвел, — то сумеешь применить оное к любому — что к копьецу, что к луку, что к бердышу, что к клевцу или, скажем, булаве, да даже к ослопу смерда[10].

Я старался. Постиг или нет — сказать трудно. Скорее всего, наполовину, то есть не до конца, уловив лишь самые-самые азы. И вот теперь пришло время выплеснуть из себя все, показав князю Воротынскому, что он не зря промучился со мной целых две недели.

Думается, если бы на месте Осипа был более хладнокровный наемный боец, я бы проиграл, пусть и оказав достойное сопротивление. Но тут мне изрядно помог… Андрей Тимофеевич. Что уж там наговорил князь своему двоюродному племяшу — неизвестно, но бился он против меня с такой лютой ненавистью, что она мешала в первую очередь ему самому. Самое подходящее выражение для характеристики его нынешнего состояния: «Ярость застила ему глаза». Он пер на меня, как бык на тореадора, совершенно не замечая моих откровенных слабостей, а потому не мог проявить своих преимуществ более опытного воина.

Ну а я, как подобает заправскому матадору, пикадору или бандерильеро — не помню, кто там должен травить животное в этой испанской корриде, — только дразнил Осипа и, как мог, уворачивался от его ударов.

Спустя десяток минут наши шансы уравнялись. К этому времени я несколько приноровился к его грубой технике и особенностям ведения боя, а он выдохся, вложив львиную долю своих сил в первоначальный натиск.

— Не жить тебе, фрязин, — упрямо приговаривал он время от времени. — Все одно — не жить.

Вроде как подбадривал самого себя. Я поначалу думал попытаться убедить его, что ни в чем не повинен, напомнить наше «фронтовое» братство под Молодями, но не тут-то было. Это лишь взбесило его еще больше.

Оно и понятно. Выбирать, кому именно верить — своему стрыю, пусть и двухродному, или безвестному фрязину, который не просто оказался вором, но теперь еще хочет опорочить доброе имя родича, — мой противник не собирался. Однозначно, что стрыю, и обсуждению это не подлежит.

Осип тут же пошел вперед, щедро выплескивая весь остаток сил и стремясь достать меня во что бы то ни стало. Но я был начеку, действуя в своей прежней манере и почти не атакуя, хотя мог бы. Бил так, ради приличия, да и то имитируя, нежели нанося удары. Причина была проста. Для обычной победы я почти созрел, тем более что парочку его слабых мест мне удалось нащупать.

Воротынский потом сказал, что, будь он на моем месте, бой закончился бы гораздо раньше, потому как защищаться Осип почти не умел. Но Михайла Иванович мастер, а я — увы. Тем не менее убить его я уже мог, вот только убивать мне не хотелось. Пускай это не отец Машеньки, а всего-навсего троюродный брат, но, как ни крути, один черт — родич.

Опять же и Молоди стояли в моей памяти. Ну дико это будет, если один из героев тех победных дней, а следовательно, один из спасителей Руси, вышедший целехоньким из жарких схваток, спустя месяц с небольшим лишится жизни. Да еще как погибнет — при скопище народу, вон их сколько за веревками глазеют, в присутствии царя, в Москве, которую он так горячо защищал. И от чьей руки — тоже забывать нельзя. Крымчаки не убили, так иноземец-фрязин им помог, постарался добить. То есть получалось, что я сейчас выступаю чуть ли не на татарской стороне, а это и вовсе ни в какие ворота.

Оставался только один приемлемый вариант — вымотать его до предела, а затем, улучив момент, ранить, и по возможности легко, а еще лучше просто оглушить, чтобы он свалился и больше не рыпался. Может, хоть тогда поймет — мог я его убить, но не стал. Но последнее в идеале.

Пришлось сменить тактику поведения. Начал я с презрительных усмешек. Самый лучший ответ. И выразительно, и не надо ничего говорить, сбивая дыхание. Потом, почуяв, что напор ослаб, я даже позволил себе ободрить его словесно, иронично нахваливая очередной удар или позволяя себе легкое поучение, мол, у нас, в Италии, бьют не так. Когда твой лютый враг во время поединка начинает высокомерное назидание, это бесит посильнее откровенных оскорблений.

Ага, дыхание стало тяжелым, как у загнанной лошади, да и пот лился с моего противника чуть ли не ручьем. Кажется, пора осуществлять задуманное. Вот только как это сделать? Звездануть сверху? А если шлем-шишак не выдержит удара? Выглядит он на Осипе красиво, вот только еще бы и качество узнать — вдруг не стальной.