Царица Аттолии - [45]

— Евгенидис, — сказала она, тщательно подбирая слова. — Ты позволяешь расстраивать себя глупой болтовней. Это пустые угрозы. Они ничего подобного не сделает.

— Ты так не думаешь, потому что она отрезала язык этому изменнику Малеверасу и держала его в клетке посреди двора целую неделю, прежде чем казнить его.

— Тогда она была царицей всего год. Он под видом ее союзника подговорил половину ее баронов восстать против нее и чуть не сверг ее. К тому времени, когда она обнаружила измену, у нее было очень мало реальной власти. Если бы она не запугала других поджигателей войны, она лишилась бы трона и, скорее всего, жизни.

— А тот барон, что грабил ее казну? Она отрезала ему руку, не так ли?

— Она казнила его. Я бы поступила точно так же, если бы один из моих сборщиков налогов финансировал восстание против меня из моей же собственной казны. Она велела отрезать ему руку уже после смерти для пущего эффекта. Я не думаю, что могла бы сделать то же самое, но я никогда не оказывалась в такой ситуации.

Евгенидис уставился на нее через плечо.

— Ты защищаешь ее, — заметил он.

Царица Эддиса недовольно фыркнула.

— Ничего подобного. Я считаю ее порочной, дикой и думаю, что она уже стоит на грани безумия, но я заставляю себя быть честной. Аттолия творила все эти зверства не для личного удовольствия, — сказала она твердо. — И не из мести. Она делала все это для защиты своего трона.

Эддис перевела дух, чтобы продолжить:

— Я не хочу верить, что защищала бы свой трон такими средствами, но и свое поведение в этой войне я нахожу… не похвальным. Ген, я бы не начала эту войну, чтобы отомстить за тебя или даже, чтобы спасти тебя. И все же я думаю, какие дипломатические возможности я упустила, когда была так зла на нее?

Евгенидис лежал на спине на нижней ступени трона, сложив руки на груди и перекрестив лодыжки. Его манжета и крюк были инкрустированы золотом, чтобы соответствовать золотому канту на воротнике и рукавах куртки. Это было так похоже на него — дотошно следовать моде и одновременно иронизировать над ней. Эддис подумала, что он похож на нарядного покойника. Евгенидис повернул голову, чтобы посмотреть на нее и лежал молча еще несколько секунд.

— Если она не получает удовольствия от пыток, почему она не сделала разумную вещь и не повесила меня? — тихо спросил он. Это был неоспоримый аргумент. За ним последовал еще один. — Если она поймает меня снова, что помешает ей выполнить свое обещание?

Эддис колебалась. В прошлом Аттолия доказала, что не остановится ни перед чем для защиты своего трона. Насколько серьезную угрозу представлял для нее Евгенидис? Не такую большую, думала Эддис, но кто может ее измерить? Она тщательно обдумала свой ответ, прежде чем заговорить.

— Если она когда-нибудь снова схватит тебя, она тебя немедленно убьет. Она будет дурой, если не сделает этого, но, Евгенидис, — она наклонилась и пристально посмотрела ему в глаза, — она никогда не получит тебя.

Евгенидис закрыл лицо рукой.

— Я тоже так думаю и верю в это, когда иду спать. Я говорю себе, что ей не удастся ничего мне сделать. Но потом мне становится страшно, — прошептал он. — И тогда я жалею, что она не повесила меня. Я молюсь своему богу, чтобы она повесила меня, и ненавижу мидянина.

Он засмеялся, а Эддис поморщилась.

— Итак, — сказал он, снова овладев своим голосом, — я получил разрешение исчезнуть, пока не перестану походить на испуганного кролика? Потому что не думаю, что смогу в ближайшее время соблюсти приличия.

— Как долго? — спросила Эддис.

— Несколько дней. Не больше десяти.

— Десять?

— Может быть.

— Бери столько времени, сколько тебе нужно, — мрачно сказала она. — Я объявлю, что послала тебя в прибрежную провинцию.

Это было лучше, чем он надеялся, но Евгенидис ничего не сказал. Он сел, потом встал и поклонился царице. Затем он вышел.

* * *

Он уехал на десять дней и вернулся ранним утром одиннадцатого. Эддис заметила его у стены тронного зала во время утреннего приема. Он выглядел усталым, но спокойным. Евгенидис лениво наблюдал, как она занимается делами: распределение налоговых льгот, пособий для сирот и вдов погибших солдат, компенсаций за сгоревшие фермы. Аттолия с Сунисом, казалось, полностью сосредоточились на войне друг с другом, но Эддис заботилась о том, чтобы все клочки ее пахотных земель были тщательно засеяны и ее люди получили еду, чтобы выдержать еще одну зиму без торговли. Блокада войск Суниса на Тегмисе продолжалась. Он предлагал мирные переговоры. Аттолия отвергала их.

Следующая неделя принесла известие, что Сунис вел переговоры о покупке кораблей с анонимной континентальной державой, готовой поддержать его в войне с Аттолией. Доставка кораблей планировалась в ближайшее время, чтобы прорвать блокаду Тегмиса и поддержать наземное вторжение до наступления осенних ураганов. Одним росчерком пера Сунис удвоил размеры своего флота, а Аттолия потеряла возможность заключить мир.

— Он знал о кораблях, когда напал на Тегмис, — сказала Эддис.

— Почти наверняка.

Военный министр взял слово на Совете Эддиса.

— Аттолия борется не только с Сунисом, но и со своими баронами тоже. Она не может одновременно командовать действиями сухопутных войск и флота, а ее новоиспеченные генералы не смогут вести войну, если бароны будут саботировать интересы Аттолии. Поражение при Тегмисе полностью лежит на совести барона Стадикоса. Сунис уже готовится отвоевать утраченные острова. Он начнет, как только получит новые корабли. Если он возьмет под контроль острова, Аттолии будет очень трудно остановить наземное вторжение.