Царевна Софья - [94]

Слухи в русской армии продолжали распространяться и вскоре вместе с многочисленными царскими курьерами достигли Москвы. К чести Голицына надо сказать, что сам он не сообщал о подозрениях в адрес гетмана и малороссийских казаков ни в донесениях государям, ни в письмах Шакловитому. Однако эта информация дошла до правительницы, которая приказала расследовать обстоятельства поджога степи.

Тем временем Мазепа решился действовать открыто. 7 июля он вручил Голйцыну донос на Самойловича, подписанный, кроме него, представителями малороссийской старшины: генеральным обозным Василием Дуниным-Борковским, генеральным писарем Василием Кочубеем, писарем Саввой Прокоповым, судьей Михайло Воехеевичем и четырьмя полковниками. Гетман обвинялся в том, что «самовластно владеет и хочет владети Малою Россиею», называет украинские города не государскими, а своими, «всё сам решает, никого для совета не приглашая», «должности по своему гневу отнимает» и карает «кого хочет без суда и следствия напрасно», берет большие взятки за назначение на должности полковников, чем нарушает казацкие вольности. Самойловичу припомнили все его неосторожные слова, произнесенные в раздражении. Так, во время похода, когда солнечный свет вредил его больным глазам, гетман говорил:

— Нерассудная война Московская! Лишила меня последнего здоровья! Не лучше ль было дома сидеть и свои рубежи беречь, нежели с Крымом войну сию непотребную заводить?

После неудачи похода Самойлович не без злорадства заявлял:

— Разве я не говорил, что Москва ничего Крыму не докажет? Вот так теперь и есть.

Гетману ставились в вину попытки препятствовать заключению «Вечного мира» и гнев, когда оно состоялось. В доносе подчеркивалось, что Самойлович был виновником степных пожаров, будто бы запрещал малороссийским казакам гасить пылающие поля, а затем, не проведя предварительной разведки, двинул украинские полки за Конку, где всё было уничтожено огнем, и тем самым увлек за собой великорусские войска «на явную пагубу». Донос завершался просьбой малороссийских старшин и полковников «исходатайствовать царское соизволение на избрание другого гетмана».^{292}

Несмотря на очевидную необоснованность большей части обвинений, Голицын не произвел никакого следствия по поводу мнимых преступлений Самойловича и 8 июля переправил донос в Москву. Примечательно, что сам он не считал возможным обвинять гетмана в степных пожарах. В письме патриарху Иоакиму от 16 июля главнокомандующий повторил, что «крымский хан, уведав приход царской рати и познав свое бессилие, все степи крымских юртов выжег, а сам скрылся».

Тем временем правительница Софья отправила к Голицыну Федора Шакловитого. Он прибыл в расположение русской армии за Орелью 12 июля и привез царский указ:

«Если возможно как ни есть, наготовя конских кормов и озапасясь своими запасами, идти на Крым в промысл, а к донским казакам, которые на море, послать, чтоб они с моря Крым тревожили и по возможности промышляли. Если того ныне учинить вскоре невозможно, велеть наготовить судов и сверху, откуда пристойно, препроводить и Казикерменские городки взять и из них велеть окольничему Неплюеву и гетманскому сыну со всеми их полками идти плавною ратью на Крым, а в то время от себя послать товарищей с обозами, а с ними конницы по рассмотрению стройных людей, да пехоты и пушек и гранат побольше, и промышлять, а запасы и пушки и на конницу конский корм везти на волах и назначить срок, чтоб с обеих сторон придти на Крым вместе».

Однако правительница прекрасно понимала, что обессиленная армия не в состоянии тем же летом предпринять новый поход. Несомненно, приведенные выше рекомендации были даны главнокомандующему только для того, чтобы продемонстрировать Польше, Австрии и Венеции готовность России продолжить выполнение союзнических обязательств (копии царского указа русским воеводам тогда же были отправлены союзникам). А последнее предписание Голицыну было дано уже с учетом реальной обстановки: «Если того учинить нельзя, то построить на Самаре и на Орели города и всякие тягости и запасы и ратных людей по рассмотрению оставить, чтоб вперед было ратям надежное пристанище, а неприятелям страх».^{293}

Шакловитый по поручению Софьи должен был «ратным людям сказать милость государскую пространно», а Самойловича «похвалить за его радение». Однако вслед за тем посланец правительницы объявил гетману в присутствии Голицына:

— Великим государям известно, что в степи, позади и по сторонам ваших обозов, жители малороссийских городов, ехавшие с харчами за обозом, сожгли конские кормы. Ты бы, гетман, про тот пожог велел розыскать со всяким радением и виноватых наказал немедленно, потому что то дело великое, чтоб от таких поступков немногих воров, дерзостных и бесстрашных, малороссийским жителям не нанеслось какого-нибудь неудобного слова.

Как видим, версия о причастности украинцев к поджогу степи уже утвердилась в правительственных кругах, однако донос с обвинениями в адрес самого гетмана еще не дошел до Москвы.

Четырнадцатого июля Голицын собрал военный совет для обсуждения рекомендаций царского указа и решения вопроса, что делать этим летом для воспрепятствования татарским вторжениям в Польшу или на Украину. Шакловитый как представитель правительницы на совете имел решающее слово. Он согласился с доводами Голицына о невозможности возобновления похода на Крым и предложил реализовать последнее предписание указа — построить крепость на реке Самаре. По окончании совещания посланник Софьи обратился к Самойловичу с неожиданным и прямолинейным вопросом: