Цареградский оборотень - [10]

-- Верно, Брога, ты первым признал,-- сказал он и положил руку на плечо воину; тот собрал силы и не дрогнул.-- Вижу и свое, потаенное. Только ныне сразу сказать не могу... Но придет день -- скажу. Тебе первому и скажу.

“И как сказать -- еще не знаю. Разве скажешь сразу, как кир Адриан учил говорить? Так вот, как рожном ткнуть -- нет никаких ваших богов, а только одна темная сила, дьяволом как блазно и насылаемая. И в туче громовой нет никакого бога, а та же сила тяжкая без души и разумения, и можно заговорить ее и даже устрашиться ее не великий грех, а только почитать эту силу, будто князя живого, да кланяться ей -- если по истине, то так же зазорно, как кланяться безродному степняку или броднику[23]. Оттого-то, от поклонов этих и водятся колдуны по свету, от поклонов рабских набираются черной силы, которой живого нетрудно согнуть и ослепить, как мертвого.”

-- Вот, княжич, теперь-то и глядишь ты на меня... будто слепой волхв,-- тихим голосом выговорил воин.

-- Польстил, Брога,-- с усмешкой отозвался княжич.-- Нынче же проверим по-твоему. Вспомни-ка, где-то тут у тебя ближайшая осина стоит.

И воин под рукою княжича как будто врос в землю разом на целую пядь. Колени у него ослабли.

-- Помилуй, княжич! -- еще тише выговорил он.-- Так ведь только мертвеца заложного...

-- Неволить не стану, если далеко ходить,-- поспешил ответить сын туровского князя, и, теперь уже сам вздохнув с облегчением, безо всякого труда вытащил воина из земли.-- А твой, который не заложный, а засапожный, верно, ближе осины. Достань.

Слобожане всегда хвалились своими высокими, почти до колен, остроносыми сапогами из мягкой кожи, подсмотренными у варягов. За голенищами своих сапог держали узкие и длинные ножики, обернутые берестой.

 Воин достал свой и протянул черенком вперед.

-- Сам проверишь, Брога, сам.-- Не убирая правой руки с плеча воина, княжич левой отпустил тесьму на правом запястье и оттянул рукав до локтя.-- Хорошо точил, Брога?

-- Добро, княжич,-- кивнул воин, глядя на его жилы и на знакомый, ныне уже еле заметный рубец.-- Еще не портил. Знак вижу... иного не нужно.

-- Режь Брога. Режь, как тогда. Режь ныне прямо по нашему знаку.

-- Велишь, княжич?

-- Велю, как своему молодшему.

Брога, быстро облизав лезвие с обеих сторон, скользнул им по старому рубцу и сразу перехватил нож в левую руку, чтобы правую подставить под разрез.

Кровь часто закапала на его ладонь.

-- Какова, Брога?

-- Живая,-- ответил воин.-- Тепла.

-- Попробуй.

Тогда воин, сжав руку в кулак, подставил под алую капель тыльную сторону кисти и, немного подождав, своим быстрым собачьим языком принялся слизывать княжескую кровь. И пока собирал он кровь, пятилась его кобыла, толкая задом жеребенка, а от сырой травы у ног воина начал подниматься пар.

-- Живая,-- шумно вздохнув, радостно изрек воин.-- Солона... Нынче же силы прибавится у меня, княжич, девать станет не ведомо куда. Только к тебе на службу идти... хоть смердом... или уж бродником на Дикое Поле[24], если к себе не возьмешь.

Глаза его  стали блестеть, как у охотничьей собаки, втягивающей ноздрями жизнь только что задавленного ею зверя.

-- Возьму не глядя, Брога,-- радостно ответил и княжич, отирая кровь другой рукой безо всякой жалости о потерянной силе.-- А теперь дай мне слободского хлеба, свою силу восполнить.

В два счета воин успел сбегать до перелеска и принести оттуда, уже во рту, разжеванный лист подорожника. Сам же прилепил его к руке княжича. Потом достал из седельной сумы ячменную лепешку и разломил пополам, как и велел ему старший побратим.

Они сели на том же месте, посреди луга, и княжич, начав трапезу, вопросил воина:

-- Реки, Брога, едят ли покойники хлеб посреди дня?

-- Не слыхано такого,-- отвечал тот.

Он хотел было предложить княжичу заново смешать свою слободскую кровь с его Туровой кровью, как первый раз они сделали тогда, за холмами и лесами девяти минувших лет -- в ту весну, когда Брога вытащил княжича из полыньи. Хотеть-хотел, но поостерегся.

В те давние времена им было еще далеко до совершенных лет, и побратимство не могло считаться истинным. И сам князь-воевода Хорог, когда узнал, что делалось у полыньи и на берегу, отрек детское побратимство, хотя и вынул из своего ларя за спасение сына всей Слободе по куне на дым[25]. Тогда оба были малыми щенками, и княжич первым предложил побратимство...

Воин заметил, что жеваный лист отпал от руки княжего сына, словно сытая пиявка, и кровь снова закапала -- то на его порты, то на траву. Земля же тут была Слободская, не Турова.

-- Гляди, истекает, княжич,-- указал он.-- Оберечься бы.

-- Сама станет,-- отказался княжич от нужного оберега.-- Собаку бы сюда. Живо затянуло бы.

-- Забыл, княжич? Мы-то собачьи и будем,-- напомнил воин и коротко полоснул ножом по своей руке, немного повыше запястья.-- Может, собачьей и возьмешь на мену, княжич, чтоб не ослабеть... коли живой.

-- Помню, Брога, наше с тобой побратимство,-- проговорил Стимар, пристально глядя в серые глаза воина, смотревшие на него с собачьей преданностью.-- Найдется и ныне, чем сухой хлеб запить.

И больше ни одной капли крови не дали они пасть на землю, пока не стала, и Брога радовался, что теперь уж верно они оба, хочешь -- не хочешь, сохранили давнюю клятву. Клятву, более всех оберегов подтвердившую, что княжий сын из Турова рода вернулся живым, раз не холодело в слободских жилах, когда княжич брал чужую кровь на мену. Кобылица же, пока люди трапезовали, отходила от них все дальше, пугливо отступая за круг курившейся паром травы.