Царь Соломон - [96]

Далее автор продолжает этот диспут с самим собой или незримым оппонентом.

«Еще видел я под солнцем место суда, а там — беззаконие; место правды — а там неправда» (Екк. 3:16), — говорит он.

«…Праведного и нечестивого будет судить Бог, потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там» (Екк. 3:17), — следует возражение.

На таких доводах «за» и «против» и построен «Екклесиаст», доказывающий бессмысленность погони за богатством, почестями и прочими благами и завершающийся знаменательными словами: «Бога бойся и соблюдай Его заветы, потому, что в этом вся суть человека». Одновременно книга эта пронизана призывом «жить, пока живется», любить эту жизнь и наслаждаться дарованными человеку простыми радостями, семьей и любимым делом, и вместе с тем быть всегда готовым предстать перед Богом в «белых одеждах», не запятнанных грехами: «Итак иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни… Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (Екк. 9:7—10).

Противоречивый, явно полемический характер «Екклесиаста» не мог не породить и два прямо противоположных подхода к этому произведению.

К примеру, советская атеистическая школа видела в «Екклесиасте» богоборческую, едва ли не еретическую книгу, отразившую разочарование ее автора в основных догмах еврейской религии.

«Эмоциональное отношение человека к богу выражено у Екклесиаста словами „бойся бога“ (5:6). Значит ли это, что человек должен бояться наказания от бога за свои прегрешения? Что бог высоко ценит в человеке праведность и благочестие? Вряд ли. В одном месте (7:16) автор довольно иронически рекомендует своему читателю не быть слишком праведным (именно так! В СП это место передано неверно: „слишком строгим“). Мало уважения проявляет Екклесиаст и к принятым в его время формам благочестия: молитвам, обетам, жертвоприношениям (4:17, 5:1), потому что, объясняет он, „бог на небе, а ты на земле“. Объяснение это означает только то, что дистанция между богом и человеком слишком велика, бог слишком трансцендентен, чтобы следить за поведением каждого человека и соответственно его награждать или наказывать, и вообще наводить порядок и правосудие в мире людей, поэтому и царит между ними зло… А вместе с тем эти два замечательных произведения (Книга Екклесиаста и Книга Иова. — П.Л.) явственно обнаруживают тот тупик, в который зашла религия Яхве в послепленный период в связи с дискредитацией ее основной догмы — прижизненного воздаяния от бога каждому „по путям его“»[154], — писал известный советский библеист Моисей Иосифович Рижский.

Но если это и в самом деле так, то почему «Екклесиаст» был включен в библейский канон? А ведь еврейские мудрецы самым тщательным образом отбирали, какие книги должны войти в Танах, а какие нет, отказавшись при этом от включения в Библию целого ряда весьма достойных произведений. Но в том-то и дело, что раввинистические авторитеты всегда смотрели на эту книгу совершенно иначе, чем неискушенный в еврейской философии читатель.

«Царь Шломо составил книгу „Коэлет“ для того, в основном, чтобы люди думали, что этот мир ничтожное ничто, и чтобы использовали этот мир только для служения Создателю. Он объявил об этом в начале книги и сообщил об этом в конце ее. В начале книги он сказал: „Ничтожное ничто, — говорит Коэлет, — ничтожное ничто и все ничто“. И сказали мудрецы: „Если бы другой человек сказал так, мы бы сказали, может, он не скопил и двух грошей за свою жизнь, поэтому мир кажется ему ничтожным“. Но это сказал царь Шломо, который (Млахим 1 10:27) „сделал в Иерусалиме серебро равноценным простым камням“, это он сказал, что мир есть ничтожное ничто. И в конце своей книги сказал то же самое…»[155] — писал раввин Иона Гиронди.

Протоиерей Александр Мень в свое время пытался примирить две эти точки зрения. «Не раз поднимался вопрос, для чего составители Библии включили эту меланхолическую поэму, говорящую о „суете“, то есть бесплодности и эфемерности всех человеческих дел, — писал он. — Многие интерпретаторы считают, что „Экклезиаст“ был принят в собрание священных писаний как своего рода контрапункт, как предупреждение, как диалектический момент развития всего библейского мировоззрения. Первоначально это мировоззрение видело в земном благополучии знак небесного благословления. Тем самым почти абсолютизировалась ценность богатства, успеха, продолжения рода в детях и т. д. Но в какой-то момент обнаружилось, что эти ценности отнюдь не абсолютны. Нужно было искать иной, духовный смысл человеческого бытия. И в контексте всей Библии „Экклезиаст“ обозначает ту пограничную веху, с которой начались эти поиски»[156].

***

Невозможно также оценить всю мощь «Екклесиаста», во-первых, если рассматривать его вне контекста еврейской мистики, согласно которой «этот мир — лишь коридор, ведущий в мир будущий» (Авот 4:21), а во-вторых, если не читать его на языке оригинала.