Царь-оборванец и секрет счастья - [32]

Мужчина откашлялся и продолжил:

– Ладно. Боюсь, у меня нелучшие новости, – теперь пришла моя очередь растеряться. Я уже много месяцев не навещал врачей. Какие такие плохие новости он мог мне сообщить? – Мы получили результаты ее анализов. Подтвердились наши худшие опасения. Похоже, это рак. Поздняя стадия метастатического рака легких.

– У кого?

– Да у вашей матери, разумеется. Она попросила позвонить вам сразу после операции.

– После операции?

– Сегодня утром. Вы не знали? Вам никто не сообщил?

Я онемел.

– Простите. Произошла какая-то ошибка. Вам должен был позвонить работник собеса, – мой собеседник глубоко вздохнул. – Ваша мать поступила в больницу вчера вечером, ей было трудно дышать. Она пожаловалась, что уже месяц ее одолевает простуда. Мы сначала решили, что это бронхит, но оказалось, что поражено все легкое. Сделали рентген, но не смогли на его основании поставить диагноз, поэтому сегодня утром ей сделали операцию, просто посмотреть. Хотя, по правде говоря, мне не нужны были даже результаты анализов. Там все плохо. Боюсь, ей осталось недолго.

Я не верил своим ушам. Вспомнил сообщения, которые мама оставляла у меня на автоответчике. Было похоже, что она простужена. Конечно, ни на что она не жаловалась, но я слышал по ее голосу, каким она рассказывала, как все у нее хорошо. В полном ступоре я записал сведения – больница в Южной Калифорнии, номера телефонов и все прочее.

– Сколько?.. – только и смог я спросить.

– Приезжайте-ка прямо сейчас.

Есть одна дзэнская байка, она не идет у меня из головы. В ней речь о мастере, у которого имелся свой особый способ подчеркнуть сказанное. Завершив фразу, мастер вскидывал руку с чуть согнутым указательным пальцем и произносил: «Ага!»

Этот жест был его фирменным, и ни одному монаху в голову не приходило его повторять. Но как-то раз один ученик, насмотревшись на этот жест, взялся подражать ему. Разумеется, ученик никогда не делал этого при мастере, но часто в спорах с другими учениками, высказывая мысль, точно так же вскидывал указательный палец и произносил нараспев: «Ага!»

Однажды мастер задал ему вопрос при всех. И так был доволен ученик собственным ответом, что, договорив, дерзко поднял указательный палец и сказал: «Ага!»

Класс опешил от такой наглости и затаил дыхание: что же предпримет мастер? А тот просто попросил ученика повторить ответ, ученик с удовольствием так и сделал, а в конце снова добавил этот жест и произнес: «Ага!» И вот тут-то учитель внезапно схватил его за руку, прижал ее к столу, извлек нож и отрубил ученику указательный палец. Ученик завопил от боли и бросился прочь из комнаты, из увечной руки хлестала кровь. Однако учитель успел окликнуть его:

– Вот еще что… – сказал учитель.

– Что? – вскричал ученик.

Учитель улыбнулся, вскинул руку в своем любимом жесте и сказал: «Ага!»

Эту историю я никогда не рассказывал со сцены. С того самого момента, как услышал ее, я старался о ней не думать. Но пока мой самолет заходил на посадку в международном аэропорту Лос-Анджелеса, именно эта байка возникала у меня в мыслях вновь и вновь. Вот каковы, значит, пути Господни. Стоит подумать, будто понял что-то об этой жизни, и… р-раз! А потом, мгновение спустя – «Ага!».

Я пытался выкинуть эту историю из головы и свою злость в придачу: самолет – не лучшее место для обид на Бога. Вымещал свою злость на стюардессах – ох уж эта их самодовольная услужливость, эти их дешевые крендельки, – но все без толку. Я злился на себя. Злился на свою разобщенность с матерью. На то, что заболел сам. На то, что у меня исчез голос.

Подо мной расстилались мили и мили мегаполиса. Рядом с аэропортом я видел огромные парковочные площади, загроможденные десятками тысяч машин, и шоссе, ответвлявшиеся во все стороны, запруженные пятничным транспортом. Сквозь бурый воздух видел бесконечные борозды улиц, кварталы домов, простиравшиеся докуда хватало глаз. Когда самолет приземлился, я сделал то, что и всегда при прилете в Лос-Анджелес, – надолго задержал дыхание.

Думать о том, куда я направляюсь и чем там предстоит заниматься, не хотелось. Вместо этого я заново проиграл в голове вчерашний день. После телефонного звонка – по странной случайности, какие часто окружают смерть, – Илайджа и Микейла прибежали ко мне и сообщили, что нашли на крыльце мертвую птичку.

– Надо ее похоронить, – сказал Илайджа.

Я нашел коробку из-под обуви, и дети отделали ее упаковочной бумагой, чтобы та стала похожа на гробик. Илайджа старательно вывел слово «ПТИЦА» на крышке, а Микейла украсила ее наклейками бабочек. Пока мы хоронили птичку в углу сада, я постарался объяснить, что бабушка Глэдис умирает и что скоро нам предстоят настоящие похороны.

Тали пришла домой, когда мы произносили поминальный каддиш по птице. Дети отправились играть дальше, а я рассказал Тали о матери. Тали сначала обомлела, а потом начала засыпать меня вопросами вроде «А они пробовали?..», «А как же?..», и ни на один я не мог ответить.

Позже, вечером, когда я собирал вещи, она пришла и села на кровать. Позвала меня сесть рядом, но я не принял предложения. Слишком злился. И вот Тали сидела одна и смотрела на меня.