Царь-колокол, или Антихрист XVII века - [81]

Подъезжая к дворцу, охотники разделились по частям. Одни отправились на псарный, другие – на школьный дворы; наконец, все остальные – на конюшенный двор, где стояли находившиеся под ними царские лошади, и только Алексей Михайлович со свитой подъехал к дворцу чрез главные ворота.

Целую ночь Роза не могла сомкнуть глаз, ожидая время, когда ей можно будет положить в ящик просьбу, и только к утру немного забылась; но и тут страшный сон заставил ее проснуться: расстроенному воображению молодой девушки представилось, что жених ее осужден на смертную казнь. Вот его вывели на Красную площадь, положили голову на плаху, и грозный палач занес вверх свою секиру… В это время на Красном крыльце явился царь, окруженный боярами. «Пощади, пощади его!» – кричала Роза, бросаясь между народом к крыльцу, но голос ее замер в груди; а между тем подан знак, и секира палача опустилась на плаху…

Когда Роза проснулась, только что начинало светать. Утренняя заря проглядывала на небе розовой дымкой; туманы, поднимаясь с земли, как будто плавали в воздухе; облака серебрились чуть-чуть по небу. Усердно помолившись Богу, молодая девушка надела лучшее свое платье и с замиранием сердца стала ожидать царского пробуждения.

Царь Алексей Михайлович вставал, по обыкновению, очень рано. Совершив утреннюю молитву, он кликнул сторожевых постельников, спавших в смежной палате, которые надели на него простое утреннее полукафтанье и отворили ставни небольших окон царской опочивальни. Тогда царь подошел к окну и взглянул, по своему обыкновению, нет ли кого возле ящика.

В это время возле окна показалась какая-то девушка в иностранном платье; она приблизилась к столбу, поклонилась до земли и, заливаясь слезами, положила в ящик бумагу. Читатель догадается, что это была добрая Роза.

По мановению царскому один из постельников отправился за ящиком, и в то же время в опочивальню вошел боярин Милославский.

– Здравствуй, Илья Данилович, – сказал весело Алексей Михайлович. – Нет ли каких вестей из Москвы?

– Нет ничего, великий государь, – отвечал Милославский с поклоном. – А вот, по твоему повелению, я составил новое уложение и устроение сокольничего пути, с объяснением особо службы всех сокольничего чина начальных людей. Я нарочно взял это уложение с собой из Москвы, чтобы ты, великий государь, изволил проглядеть его здесь, на свободе от государевых твоих дел.

– Хорошо, спасибо тебе, Илья Данилович, подай-ка мне сюда, – сказал царь, взяв от боярина тетрадь.

Прочитав внимательно страниц десять в разных местах, Алексей Михайлович развернул тетрадь на первом листе, пробежал глазами предисловие, заключавшее похвалы птичьей охоте, и, взяв из стоявшей на столе чернильницы перо, прибавил собственной рукой: «Пролог книжный или свой: сия притча душевне и телесне; правды же и суда и милостивыя любве и ратнаго строя николи же не позабывайте: делу время и потехе час».

– Хорошо составлено, – сказал царь и, отдавая боярину Милославскому тетрадь, прибавил: – Отошли эту книжицу на Печатный двор, чтобы там ее напечатали, коли нет другого дела понужнее.

В это время постельник поднес ящик к государю.

– Ну вот, разбери-ка, что тут положено, – произнес царь, обращаясь к Милославскому и показывая на ящик.

– Сегодня здесь только две челобитные, великий государь, – отвечал Милославский, открыв ящик особенным ключом и вынув просьбы. Развернув одну из них, он хотел начать читать, но остановился, сказав, что просьба написана на чужестранном языке.

– Надобно перевести ее, – отвечал царь. – Я видел немку, которая положила челобитье; она, кажется, очень плакала. Немцы – народ смышленый и приносят государству пользу, а посему их следует защищать и помогать в их нуждах. Позови сюда Самуила.

Приказание это дано было одному из постельничих, который тотчас же отправился за медиком, ибо так называл царь Коллинса.

Явившийся через несколько минут лейб-медик получил приказание государя перевести челобитную. Коллинс хотя был англичанин, но знал хорошо немецкий язык. Пробежав челобитную глазами, он улыбнулся и сказал царю, что это – просьба от девушки, дочери бывшего садовника, которая просит за своего жениха, аптекаря Пфейфера, сидевшего безвинно в Тайном приказе и теперь находящегося под стражей в своем доме.

– По почерку и простодушным выражениям, – примолвил Коллинс, – должно заключить, что она была сочинительницей челобитья.

– Не тот ли это аптекарь, которого обвиняют в передаче патриаршего письма голландскому послу? – спросил царь, имевший очень хорошую память, у Милославского.

– Точно так, великий государь, – отвечал Илья Данилович. – Пфейфер посажен был в приказ по доносу боярина Стрешнева, которому ты повелел разыскать это дело. В день Вербного воскресенья, по просьбе окольничего Матвеева, ты приказал дело об аптекаре обсудить в Верховном тайном совете, по рассмотрению которым оказалось, что Пфейфер сидел вместе с механикусом Алексеем в Тайном приказе безвинно, по одному подозрению. Механикуса изволил ты сам, великий государь, освободить из темницы, а аптекаря выпустили вчерашний день. Но как боярин Стрешнев клятвенно уверял, что аптекарь при отъезде голландского посла передал ему какую-то бумагу, то совет решил Пфейфера, как прикосновенного к делу, держать до окончания его на дому под стражей.