Царь Иисус - [30]

Поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе.

Греческие мифографы считают, что первое гранатовое дерево выросло из крови Диониса и по этой причине женщины Афин не едят гранаты во время праздника Фесмосфоры ^{5}. Дионис — это кипрский Адонис и сирийский Таммуз. Каким образом царь Саул обращался к Богу Гранатового Дерева в Вениаминовой Гиве, неизвестно, но, скорее всего, звал его Риммоном, ибо Риммон, по сути, ханаанейский бог здоровья и вожделения Дионис, каждый год находивший свое воплощение в избранном царе праздника.

Он восстает вславе, когда расцветают алые цветы, и погибает, когда наливаются темно-красным соком плоды граната. Потом его имя было намеренно подменено священнослужителями Иерусалима именем Рамман, то есть именем Бога Грома, принадлежавшим Иегове, не очёнь-то ловко объясняя это тем, что гранаты, вышитые на кайме одеяния первосвященника, символизируют молнию, а колокольчики — гром, хотя и те, и другие — символы бога Риммона, охранявшие от злых духов.

Служанки Елисаветы шептались о том, что тайна хозяйкиной беременности прячется в празднике Риммона, и ожидали многих чудес от будущего ребенка.

Глава седьмая МАРИЯ В АИН-РИММОНЕ

Как-то вечером в комнату Елисаветы, где она сидела за вышиванием, тихо постучавшись, вошла служанка:

— Молодая женщина не из наших мест просит впустить ее.

— Я сегодня не принимаю гостей.

— Она знает, и все равно просит.

— Кто же эта докучливая особа?

— Она не говорит ни своего имени, ни имени своего отца.

— А кто ее привез?

— Раавиты. Но они уже умчались прочь, подняв своими ослами жуткую пыль.

— Ты говоришь, раавиты? Что лее она сказала, переступив порог?

— «Именем Матери». Елисавета рассердилась:

— Внучка верблюда, почему же ты мне сразу не сказала? Она поела? Ей омыли ноги? Ах вы, несчастные! Немедленно неси воду, таз и не забудь про мыло и полотенце. И еще еду, да самую лучшую, что есть в доме. И вино. Поторапливайся.

Елисавета отложила пяльцы и поспешила навстречу гостье.

Почти тотчас она вернулась обратно, ведя за руку молодую женщину, и, закрыв дверь, торжественно сказала:

— Именем Матери, мой дом — твой дом, и мои слуги — твои слуги, кто бы ты ни была и какое бы дело ни привело тебя в наши края.

Вместо ответа женщина быстрым движением отбросила покрывало, расцеловала Елисавету в обе щеки и расплакалась. Елисавета изумленно воскликнула:

— Неужели?! Неужели это правда? Я вижу лицо моей сестры Анны, когда она была ребенком. Такие же зеленые, как морская вода, глаза, прямой нос, смелый подбородок. Девочка, ты не дочь ли Анны?

Мария кивнула и вытерла рукой слезы.

— Почему ты плачешь?

— Я рада, что добралась живая до твоего дома. Елисавета хлопнула в ладоши.

— Быстрее, лентяйки, быстрее. Представьте, что за вами гонятся волки.

И они прибежали. Одна принесла теплой воды в серебряном кувшине, другая — резной серебряный таз, украшенный рыбами, пахучее мыло и вышитое полотенце, третья — огромный бронзовый поднос, уставленный всякими вкусностями — сладкими пикулями, шишками, травами и огурцами вокруг связки холод-пых жареных голубей, начиненных чабером и укра-лнчшых косским салатом. Елисавета нарезала отличный белый хлеб и дала Марии кусок с засахаренной ийвой. При этом, не поворачивая головы, она спросила служанок:

— А где иерихонские финики? Где медвяные фиги, иымоченные в кипрском вине?

— Сейчас будут, госпожа! Вот! И сладкое вино из Ливана!

— Ладно, идите, дети мои. Я сама омою ноги нашей гостье.

Изумленные служанки удалились. Елисавета ласково взяла Марию за подбородок и всмотрелась в ее лицо.

— Ты умираешь от голода, дитя мое, — сказала она. — Вот, вымой руки. Ешь и пей! Чего ты медлишь? А я пока вымою тебе ноги.

Мария улыбнулась в ответ:

— В черных шатрах раавитов не знают мыла. Они очень добрые люди, но ужасные грязнули. Позволь мне, прежде чем я сяду за стол, насладиться чистой теплой водой.

— Ты точно, как твоя милая матушка. Она тоже не любит торопиться.

Мария ела и пила от души. Когда же она насытилась, то опять вымыла руки, вытерла рот, поблагодарила Господа, но долго ничего не говорила.

Елисавета не торопила ее.

В конце концов Мария вежливо молвила, взглянув на живот Елисаветы:

— Пусть Господь благословит ребенка в твоем чреве.

— Когда ты меня поцеловала, — ответила ей Елисавета, — малыш повернулся от радости.

— Как дядя Захария? Он здоров?

— Все хорошо, только он теперь молчит. Ты, наверное, знаешь. Впрочем, немота мужа — не самое большое несчастье. Теперь он не может бесконечно обсуждать с друзьями спорные места в Законе. Никак не могу к этому привыкнуть. Захария знает Закон вдоль и поперек и каждый раз побеждал в споре, но вот убеждать ему не всегда удавалось. А как твоя милая мама и просвещенный отец?

— В последний раз, когда мы виделись, все было в порядке. Три раза в год они приезжали в город на большие праздники и обязательно навещали меня.

— Я тоже каждый год собираюсь в Иерусалим, и все никак не получается. Не выношу, когда много народу. Но скажи мне, они собираются забрать тебя из Храма и выдать замуж? Пора уже, да и плата в Храм, пока тебе не исполнилось двадцати, наверно, не меньше десяти шекелей?