Царь и Россия - [89]
Попытки создать серьезный казенный орган кончаются ничем. Бюрократия неспособна дать жизнь хотя бы одной газете, и во главе казенных газет — бездарности или безвольные.
Цензура раздражает мелочами, не умея дать ни руководящего начала, ни плана как казенным газетам, так и всей печати.
Попутно сделаем сопоставление: в то время как вся иностранная печать изо дня в день занята восхвалением своих стран, правительств и деятелей и лишь меньшая часть — сдержанно оппозиционна, вся наша печать подлинно измывается и над строем, и над властью, и над всем течением русской жизни.
Общество считает, что никакой защиты строя, собственности и правового порядка — не нужно. Петербургская знать и общество, проживающее миллионы и вывозящее заграницу до 200 миллионов рублей золотом в год, и московское купечество, соперничающее с знатью в мотовстве, не дадут ни копейки на консервативную газету, не внесут ни одного рубля союзам собственников и не выкажут никакого личного участия в защите строя и права. Ни один «вельможа», ни один богач Москвы, ни один из веселящихся без удержу не дал никогда и ничего на защиту от того, что совершилось. У общества столиц заветного ничего не существует. Знал ли об этом Государь — неизвестно: не ему же было давать почин публичной защиты престола, строя и правительства?
Нельзя допускать мысли, что в левых течениях общества не было людей идейных, верящих в освободительные начала, в конституцию, социализм и прочее. Такие люди были, но имена их наперечет.
Все остальное, стремившееся к перевороту, было глубоко и цинично корыстное, злобное, морально скверное, и ни к чему иному, как к тому, что сейчас существует, прийти не могло. Оставляя область морали и подходя к оценке ума и замысла движения, установим, что не только по результатам, но и в самом процессе сказалась совершенно явственная, глубокая бездарность всех замыслов общества. Встает вопрос: неужели все эти господа из бюрократии, из «света» и из интеллигенции, шедшие к «освобождению», не имели плана и предвидения? И неужели все проповеди, начиная с Герцена-Бакунина, и все партии, съезды, блоки и тому подобное были не что иное, как результаты беспросветной глупости?
Одиночные писатели-консерваторы, говорившие, что Россия погибнет, что заговоры ведут Россию к концу, — оказались правы! Отчего же их и слушать никто не хотел? И за что их ненавидело общество?
Отчего те, кто теперь сознают, что «они ошиблись», не скажут, почему и в чем ошиблись? Неужели «стыдно» сознаться? И как легко говорить: «Мы ошиблись».
Дюма во время хода революции клялся Наполеону, что он мог остановить coup d’état[217], но не решился. Наполеон ответил: «Вы болваны и не умеете делать революцию». Что же сказал бы он нашим творцам освобождения с 1904 года вплоть до октября 1917 года?
И неужели всё результат главным образом глупости? Современные летописи, описывая события, каждой строкой подтверждают именно это. Не от этой ли бездарности всего Государь так холоден к призывам общества? И не оттого ли в 1917 году народ сразу отверг власть общества и, поняв, что ему сулят всякий вздор, с отчаянья, махнув рукой, кинулся грабить, благо ему это приказали, и грабеж назвали завоеваниями революции?
Окружение и бюрократия опорочивали правое движение. Чиновники стыдились читать правые газеты и, прячась, читали.
Не отозвался и народ на его призывы. В 1906 году правое движение было значительное; главари его требовали у власти подавления смуты.
Позже из этого движения не вышло ничего серьезного и законченного, что можно было бы противопоставить однообразным требованиям левых; в рядах правых умных людей было еще меньше.
Перед Государем было общество, разделенное с 1905 года на большинство, открыто шедшее к разрушению, и меньшинство, не имевшее ни единства, ни политической и экономической программы. Черпать идеи из отдельных пожеланий было невозможно, и торжествовала бюрократия, указывая лишь на свои заслуги и на положительные стороны «испытанной» европейской конституции.
Ссылаясь на свою силу, правительство упускало время, не сознавая, что только при самодержавии возможно было провести до конца экономическую местную и главную земельную реформу. Поздно, лишь при Думе, берется частично ее провести один Столыпин, понимая, что через 25 лет поднятая сильная крестьянская Россия будет неузнаваема и непобедима.
Это-то и учел заговор. Устранен был Столыпин, и решена была война. Лишь война могла дать победу над монархией. Война неудачная и, во всяком случае, такая, чтобы мы не были в среде победителей. Расчет был беспроигрышный: в худшем случае падали монархии побежденной стороны, и в лучшем — могли пасть все главнейшие.
