Царь и гетман - [84]

Не утерпели и другие казаки, повскакивали с земли, расправили усы, подобрали полы, взялись в боки и ну садить своими чеботищами землю. Тут была и молодежь, и седоусые старики. Тем поразительнее была картина этого необыкновенного пляса, что старики вывертывали ногами всевозможные выкрутасы молча, посапывая только и с серьезнейшим выражением на своих смурых, седоусых лицах, словно бы этот пляс составлял для них нечто вроде исполнения общественного, громадского долга и словно бы они, выкидывая своими старыми, но еще крепкими ногами трепака, должны были показать той молодежи в вечное назидание, что вот-де так-то пляшут гопака старые люди, что так-де плясали ее отцы и деды испокон века, как и земля стоит, и что так-де следует выбивать этого гопака «поки свить сонця».

– Оттак, дитки! Оттак треба! – приговаривали они, светя то лысыми головами, то седыми усами, «бо шапок чортма», шапки давно на утоптанной земле валяются. – Оттак, хлопци! Оттак, дитки!

А «детки» – и не приведи Владычица! – не только не отстают от «батьков», но, конечно, за пояс их затыкают легкостью своих ног, живостью и упругостью мускулов и прочего казацкого добра.

А уж сбоку тут же, на куче конских седел и прочей сбруи, сваленной копною, примостился одноглазый казак «сиромаха» Илько, страстный музыкант и поэт в душе, на этой самой музыке и глаз потерявший, потому что раз как-то в недобрую годину он так натянул витую проволокой струну на своей бандуре, что растреклятая струнища возьми да и лопни да и выхлестнула сиромаху Ильку левый глаз, оставив правый для стрельбы из мушкета в ляха да татарина. Примостился кривой Илько с своей бандурой, заходил по ней пальцами, заерзал по ладам, и бандура «загула-загула».

И около короля возрастает оживление. Молчаливый кошевой, доселе не проронивший ни единого слова, но выпивший изрядно, все предложенные ему Карлом кубки, уже подергивается на месте от нетерпения, а серьезный Орлик, с улыбкою глядя на своего друга Костю, нарочно подмигивает ему, что «вот-де там так настоящий праздник, по-людськи-де умеет веселиться товариство…». Увлеченный картиною общего оживления, Карл уже настойчиво требует от Гилленкрука, чтобы он составил маршрут и план похода в Азию и доложил проект военному совету из шведских, украинских и запорожских военачальников.

– Помилуйте, ваше величество, ведь мы живем не во время Шехеразады, – отбивался Гилленкрук, боясь, чтобы сумасбродный король в самом деле не забрал себе в «железную башку» этой шальной идеи.

– А я хочу повторить Шехеразаду! – настаивает «железная голова». – Я хочу, чтобы Европа прочла «тысяча вторую сказку Шехеразады».

В это время подошел смущенный Гинтерсфельт, не смея взглянуть в глаза королю.

– Что, мой богатырь? – спросил этот последний.

– Я поднес ему кубок, ваше величество, но он его в карман положил, – отвечал смущенный богатырь.

– Как в карман положил? Не выпивши вина? – засмеялся Карл.

– Нет, ваше величество, он вино выпил, поцеловал меня и кубок положил в карман.

– Ну и прекрасно, я ему жалую этот хороший кубок как своему союзнику, – весело сказал Карл.

Мазепа, глянув своими хитрыми глазами на ничего не понимавшего кошевого Костю, поднялся с места и, улыбаясь своею кривою и тонкою верхнею губою без участия нижней, торжественно произнес:

– Ваше королевское величество! Вы оказали величайшую милость всему Запорожскому войску вашим драгоценным подарком.

– Очень рад, – отвечал Карл, – желал бы сделать им еще больший подарок.

– И этого много, ваше величество: они пропьют его всем кошем за ваше драгоценное здоровье.

– Тем больше рад… Виват, мои храбрые союзники и их доблестный полководец, кошевой Константин Гордиенко! – воскликнул он, подымая кубок.

Добродушный Костя-кошевой, услыхав свое имя, единственно понятное ему в речах короля, встал и закричал таким голосом, которого хватило бы на десять здоровенных глоток.

– Гей, казаки братци! Панове товариство! А нуте многая лита его королевскому величеству! Многая, многая лита!

– Многая лита! Многая лита! – застонало все Запорожье, плясавшее и неплясавшее, евшее и пившее, кругом целовавшееся и спорившее без умолку

Пир приходил к концу. Многие запорожцы были уже совсем пьяны они обнимались со шведами, иные дружески боролись с ними, пробуя свои силы, и то швед слетал через голову ловкого запорожца, то дюжий швед сминал под себя неловкого мешковатого казака.

Юный Максимилиан, увидав эту борьбу, бросился к ратоборцам и увлек за собою силача Гинтерсфельта. Последнего, выпившего порядком, шибко подзадорило то, что он увидел, и он пошел пробовать силу: став в боевую позицию, он показывал вид, что ищет охотника побороться, засучивая рукава. Охотник тотчас же нашелся. Наплясавшись вдоволь и увидав своего нового приятеля, топтавшегося шведа, якобы подарившего ему кубок, Голота подступил к нему с ясными признаками, что хочет с ним потягаться, то есть поплевывая и фукая в ладони.

– А ну, братику, давай! – говорит он, расставляя ноги и протягивая вперед руки.

Гинтерсфельт понял, что его приглашают на единоборство, и немедленно облапил своего противника. Началась борьба. И Голота, и Гинтерсфельт, согнувшись в пахах и обхватив друг друга, стали медленно топтаться и кружить на месте, широко расставляя ноги и нагибая друг дружку то в ту, то в другую сторону. Ноги так и делают борозды по земле, все напряженнее и напряженнее становятся мускулы рук и затылков единоборцев, но ни тот ни другой еще не делают последних усилий. Наконец, Голота сделал отчаянное напряжение и приподнял шведа, словно отодрал от земли прикованные к ней могучие ноги богатыря, но ни перекинуть через голову, ни смять под себя не мог. Снова став ногами на землю, шведский богатырь в свою очередь сделал усилие, подогнулся немножко, коленками к земле, под своего неподатливого противника, и не успели казаки, обступившие борцов, мигнуть очами, как Голота, перелетев через голову шведа и зацепив подбородками двух-трех казаков, валялся уже недалеко за спиною ловкого варяга, трепыхая в воздухе своими красными чоботами.