Царь и гетман - [102]
При этих словах письма царь нервно тряхнул головой, так что волосы на ней задрожали…
– Ого! Я перед тобой… мою корону!.. Нет, я тебя и из Турции вышвырну, бродяга!
И царь снова начал читать:
– «…корону пред ноги низложил, но ныне так я бегу, чтоб мог только уйтить, понеже собственная моя корона через сей бой подвизается…»
– Сие воистину, – вставил Меншиков.
– «Но куда мне побежать? – продолжал царь. – Где могу покой сыскать? Понеже я ныне далеко от земли моей обретаюсь. Только б ныне волохи могли б меня провесть, инакож я несчастливый и с моею землею погиб. Но, орел, объяви мне как хощешь, чтоб я поклонился, понеже ты через сей бой надо мною мастером стал. Приходи, Август, приходи паки назад в Польшу, понеже сия корона по достоинству прямая твоя. Но ты, Станислав! Я был твой приятель, пока я силу имел и тебе помочь мог, но ныне то миновалось: можешь ты только сии вести прочесть, как я ныне мастера своего в великом царе сыскал, того ради последуй моему совету, ляг пред королевскими ногами и проси, чтоб он тебе паки милостив был, а ты себе избери чернический монастырь, ибо сей бой нам есть временная адская мука. Прощаясь, я ныне принужден чрез чужую землю иттить, ибо нового пути в свою землю искать имею. Моя болезнь ныне всему свету известна, что я ныне кричать принужден: «О горе! О горе! моя нога!»[96]
Царь, повертев письмо в руках, бросил его в кучу с другими бумагами.
– Старика Палия сим письмом в обман ввели, – сказал он, – оно сочинено малороссийскими ласкателями, понеже малороссийские люди преострые сочинители и хорошего и дурного, уж так у них в крови.
Скоропадский ему доносил тут же, что «вероломец и Иудин брат Ивашка Мазепа в Турецкой земле аки пес скаженный здох».
– Умер Мазепа, – сказал царь вслух.
При этих словах Ягужинский, подававший царю пакеты, так вздрогнул, что уронил пакет.
– Что, Павел? – спросил царь участливо. – Ее, верно, вспомнил… Забыл, как ее зовут…
– Мотря, государь, – отвечал тихо Ягужинский, бледный и не поднимая глаз.
– Да, да, Мотренушка, вспомнил! – продолжал царь. – Помни, Павел, что я у тебя в долгу…
Ягужинский молчал, только бумаги в руках его дрожали.
– Обещал тебя женить на этой отроковице, так вон она ушла в Турцию с Мазепой и Карлом… Ну, не печалься, Павлуша: на следующий год я достану себе Карла, а тебе – оную отроковицу…
Но царь и тут остался в долгу у своего Павлуши: Прутский поход 1711 года доказал, что ни Карла, ни отроковицу достать нельзя…
Скоропадский в письме своем добавлял, что его «малжонка Анастасия повергает к подножию ног его царского величества бочку варенья киевского сухого цукрованого, оныя Анастасии руками власными на здравие царскаго пресветлаго величества свареннаго».
«У! Ловкая баба, – подумал Петр, – она трижды умнее своего колнака-мужа… да такой там нам надобеть…»
Осматривая затем корабль, царь увидел, что на мачте, словно белка, с реи на рею перескакивает какой-то молоденький, белокурый юнга, укрепляя снасти. Царя заняла эта ловкость и смелость.
– Ты кто такой? – крикнул он на мачту.
Двуногая белка в несколько мгновений соскользнула с мачты и уже стояла перед царем в струнку, смело похлопывая глазами.
– Юнга вашего царского величества! – бойко сказал мальчик, которому на вид было лет четырнадцать, а то и меньше.
Царь улыбнулся.
– А как зовут? Какова фамилия?
– Симка Крохинский, ваше царское величество! – по-прежнему бойко ответил мальчик.
– А! – Царь что-то вспомнил, и глаза его блеснули. – Это ты тогда в Шлиссельбурге первый российский корабль из лаптя соорудил и онучкой оснастил?
– Я, ваше царское величество!
– Молодец, молодец! Помню… А потом?
– Потом в Московском навигаторском училище учился…
– Кончил с доброю аттестациею?
– С аттестациею «оптиме», ваше царское величество!
– Зело рад… – И лицо царя действительно выражало живую радость: блестящими глазами он посмотрел на Меншикова и Ягужинского. – А! Смердий сын, землекоп, а теперь вон что! – быстро говорил царь, любуясь мальчиком и его льняными кудрями. – Теперь тебя за море, в немецкие и голландские страны вместе с боярскими детьми[97] доучиваться пошлю… А там, что Бог устроить соизволит…
Но почему-то сейчас же вспомнился «сынок, Алеша-дурачок», а тут же и «сестрица Софьюшка, зелье московское», и «постылая царица Авдотья», и московские «бороды», разбитые триста семнадцать колоколов… А тут и «Катеринушка», давно ее не видал… а, может быть, и «шишечка» скоро будет…
Итак, гетмана Мазепу похоронили. Царь мечтает о будущем величии Российской державы…
Кого же еще желательно было бы вспомнить? Палия и Мотреньку? Да, их.
Палий сам умирал на руках своей мужественной жены, когда получил известие о смерти Мазепы.
– О, отыде дух лукавый… отыде, – бормотал умирающий. – Я найду его там и приведу на суд к престолу Божию, яко ворога и погубителя матери нашей Украины… И оного старца словенина Крижанича Юрия обрету у Господа, за народы словенские молящася… А теперь прощай, жинко, прощай, Охриме… Я отхожу з Украины…
Он сильно в последний раз дохнул и потушил восковую свечку, теплившуюся в его холодеющих руках… Потухла и его свечка жизни.
