Царь Голливуда - [163]

— Напрасно вы думаете, что мы недооцениваем фактора таланта, напротив. И, как я сказал, у нас нет причин предполагать, что м-р Сондорф, какое бы вы решение ни приняли, мог быть отстранен и мы могли бы ему помешать продолжать дело на новой основе.

— Мы подумаем об этом, м-р Димс. Мы рассмотрим это. Всего вам доброго.

Вилли поднялся и вышел. По пути в свою квартиру он перегруппировал свои мысли, как генерал перегруппировывает свою разбитую армию, и придумал новую линию атаки. Почему это не пришло ему в голову раньше? Он еще может разбить их. Вернувшись домой, он сразу же бросился звонить Александру в Голливуд.

Глава седьмая

Единственное, что мог видеть из башни Александр, это был океан. Когда дом был построен по проекту старой испанской миллионерши, которая восхищалась работами Гауди, башни в готическом стиле были чисто декоративные. Построив спиральную лестницу, Александр превратил одну из башен в жилую комнату, полностью уединенную от дома, откуда и открывался вид на океан. Со дня смерти Пауля он проводил здесь большую часть времени. Это была очень простая комната: у одной стены койка, у другой — стол с письменными принадлежностями, диктофон и несколько стульев. Он поднимался сюда отчасти ради покоя, а отчасти чтобы избежать подавляющей его роскоши всего дома. У Сьюзен была страсть собирать вещи. Из путешествий по Европе она привозила гобелены, сундуки времен Тюдоров, венецианские балюстрады, алебастровые часы, средневековые доспехи, запрестольный образ, который она превратила в туалетный столик с зеркалом, даже испанский потолок, который пленил ее воображение. Широкие коридоры дома были уставлены, как почетным караулом, статуями разных стилей; довольно хорошие образцы соседствовали с рухлядью, которую можно было заставить купить только очень богатых американцев или тех, кто очень спешил. Сьюзен делала свои покупки оптом и в спешке, и после этого, на досуге, зачастую выбрасывала вещи, когда успевала их рассмотреть и когда ей указывали на их никчемность люди, которых она считала "авторитетом". В результате интерьер дома непрерывно менялся. Временами это оказывало обескураживающее действие. Александр мог войти в комнату, которой он не пользовался несколько недель, и обнаружить, что, если раньше она была итальянской музыкальной комнатой, то теперь здесь господствовал стиль старинной английской таверны. В этом вечно меняющемся доме и пристрастии Сьюзен к ее играм, он никогда не был уверен, в какой из четырнадцати спален она спит в данную ночь, будет ли это тщательно задрапированная постель королевы Анны или монастырская койка в выбеленной комнате под распятием из Мадрида. Теперь у него не было вкуса к ее играм, и он держался подальше от того, что считал частью дома, принадлежащей Сьюзен, а это была большая часть дома. Со времени смерти Пауля приступы страха все учащались. Он виделся с очень немногими людьми, встречи с посторонними истощали его почти до обморока, и в таком состоянии он был особенно подвержен приступам страха. Он еще руководил студией, но так, чтобы ему там не появляться. Все, что было отснято за день, приносили ему домой и показывали в проекционной комнате. Присутствовать разрешалось только Стефану Рейли и миссис Браун. Решения Александра диктовались либо миссис Браун, либо на диктофон и затем передавались в студию по эстафете курьерами, которые постоянно дежурили у него. Иногда он давал распоряжения по телефону, но чаще всего его пожелания и решения передавались им через Стефана Рейли.

Александр очень похудел, то, что он ел, ему приходилось заталкивать в себя, и часто после этого его рвало. Его худоба подчеркивала выпуклость скул и впалость щек — это было фамильной чертой с отцовской стороны. Из-за худобы его глаза казались еще больше и темнее, по контрасту с бледной кожей. Доктор Феллоуз, который навещал его каждый день, беспокоился все больше. Он настаивал, чтобы Александр на время прекратил работу и взял отпуск, чтобы поправиться. Но Александр отвечал ему с тонкой болезненной улыбкой, что отпуск не лекарство от ипохондрии. Напротив, он может ее усилить, если он прекратит работать, и вовсе умереть от безделья. Хотя он предохранял себя от вторжения внешнего мира, он общался с ним, передавая свои пожелания и решения с помощью диктофона, телефона, через Стефана, и пока он мог помешать Сьюзен забираться по спиральной лестнице в башню, он был в безопасности. Он всегда мог позвонить миссис Браун и позвать ее, чтобы сделать ему инъекцию, если ему понадобится. Из окна башни он смотрел на океан, на эвкалиптовые деревья в саду, на друзей Сьюзен, прибывающих на обед, а больше он ничего не хотел. Рано утром, задолго до того, как просыпалась Сьюзен, он гулял в обнесенном стеной участке сада, в твердой уверенности, что ему не нужно ни с кем разговаривать. Он мог дышать свежим воздухом и наблюдать, как встает солнце. И тогда пульс становился реже, до 80 ударов в минуту, до приемлемых 80 ударов. Он мог вернуться в свою башню и продиктовать свои первые распоряжения на этот день. Известие, что Вилли направляется к нему, чтобы обсудить неотложное дело, нарушило его равновесие, он пытался отговорить Вилли, но без успеха — Вилли должен прибыть сюда через четыре-пять дней. Стаффорд Димс, из организации Кейба, тоже был в дороге, чтобы встретиться с Александром. Чего они хотят от него? Он ни с кем не хотел иметь дела, он мучительно старался не думать о Пауле, но даже когда он отгонял от себя этот ужасный образ, все равно что-то стояло перед его взором, вроде поблекшей фрески, и нембутал на ночь не избавлял его от сновидений. Часто ему снилось, что к нему в дом приходят следователи и осматривают комнаты, которые были незнакомы Александру, только что поселившемуся в них, открывают сундуки, ризницу или люки, которых он никогда не видел раньше, и обнаруживают рассыпающиеся в прах останки тела Пауля. Иногда Александр убегал от этих следователей и удирал из дома только для того, чтобы обнаружить, что сад, улицы и все окрестности изменились, что улицы по-другому называются и окрестности — это совсем другие окрестности и что исчезли знакомые дома и потому он не может вернуться в свой собственный дом, который тоже куда-то переместился.