Царь-дерево - [196]

Лян Цисюн тут же подумал о себе: неужели и он слаб? Возможно, это и так.

На следующий день после выставки в Академии художеств Ли Хуэй потащила его на озеро. Она придумала нарисовать прямо на берегу портрет Лян Цисюна и вручить ему его в качестве подарка. Конечно, это был явный шаг к нему со стороны Ли Хуэй, но он решил не поддаваться и как бы шутя отказаться позировать. Они договорились встретиться у озера под гибискусом.

Лян Цисюн прождал уже полчаса — она всегда так опаздывала. Наконец Ли Хуэй пришла. В белоснежном костюме и странной, сразу бросающейся в глаза шапочке. Вид у нее был такой, как будто она вернулась на родину из эмиграции. Прохожие глазели на нее, а она совершенно не обращала внимания, словно в парке, кроме нее, никого не было.

— Ты так выглядишь. Люди обращают внимание… — Лян Цисюн постарался сказать это как можно осторожнее.

— Да? Вот уж не знала, что тебя так волнуют чужие заботы!

Сказала, как вбила гвоздь. Лян Цисюн не выдержал взгляда ее блестящих насмешливых глаз. Как будто умолкла, оборвавшись, завораживающая, звавшая за собой мелодия. Они сидели на берегу озера в молчании. В глазах мужчины женщина — это абсолютная тайна. Ли Хуэй всегда вела себя по-разному: то это был обжигающий, яростный смерч, то тихий ледяной холод. И кто мог сказать, о чем она думает, когда сидит вот так и молчит? Ли Хуэй скинула босоножки на высоком каблуке, сняла носки и опустила ноги в воду. Заходящее солнце окрасило деревья и стоящую на горе пагоду в розовый цвет. Вода в озере была черной, как тушь. Ли Хуэй болтала ногами, белые брызги казались жемчужинами. Лян Цисюн сорвал зеленую травинку и теребил ее.

— Я вовсе не хотел испортить тебе настроение. Я только сказал…

— «Я не хотел, я только»! Думать надо! Ворчишь хуже старой бабки!

— Да-да… Но я просто хотел бы, чтобы ты была такая же, как и все. Немного проще, что ли…

— А ты как-то слишком легко командуешь мною. Да и вообще, тебе еще рано это делать. Я, по-моему, не просила тебя быть моим духовным наставником!

Лян Цисюн посмотрел на ее надменное лицо и поджал губы. Что он мог сказать? Ведь он ей действительно никто. Ли Хуэй поболтала в воде ногами, потом затихла и задумалась…

— Мне не нравятся вот те цветы и верхушка пагоды. Я люблю естественные цвета. Если писать здесь пейзаж, то лучше всего акцентировать черноту этой воды. Глубокий черный цвет. Он гораздо богаче, чем все эти бьющие в глаза краски… Посмотри, какая в этой воде глубина и какая чистота. Она как прозрачное и крепкое вино. Ты не чувствуешь? А я уже словно пьяная.

Этот дурачок, конечно, ничего не чувствует. Он, наверное, считает, что все разговоры о любви должны заключаться в постоянном повторении одних и тех же двух фраз: «Ты меня любишь?» — «Я тебя люблю».

Солнце скрылось, на небе остался только светлый отблеск. Под деревьями уже сгустились сумерки. Озера будто вообще не видно. Замечательный черный цвет. Ли Хуэй сорвала травинку и стала ее жевать.

— Я как раз думаю, почему у диких растений такая жизненная сила — гораздо больше, чем у выращенных людьми? Я люблю запах этой травы. Почему-то я вспоминаю забытый запах мамы…

И снова Ли Хуэй была уже где-то далеко — в своих фантазиях и мечтах. Она словно только-только появилась на свет, все в мире казалось ей новым и удивительным. Из-за деревьев поднялась на небо луна и, как застенчивая девушка, осторожно приоткрыла свое нежное лицо.

Ли Хуэй молчала и, привстав, смотрела на луну. Какое у этой девушки лицо! Глядя на Ли Хуэй, можно забыть все — так волшебный лотос лишает людей памяти. Может, она вспомнила о чем-то или что-то разглядела в лунном свете. Ли Хуэй вдруг придвинулась к нему, сжала его плечо. Он почувствовал ее напряженное тело, ее горячее дыхание обожгло его. Вдруг что-то упало на руку Лян Цисюну. Что-то влажное — обжигающее или ледяное? Ли Хуэй с силой оттолкнула Лян Цисюна, лицо ее побледнело, в глазах стояли слезы. Почему она плачет? Эти слезы, судя по всему, не от волнения. И не от любви — Лян Цисюн чувствовал это. Он был растерян и напуган.

— Что с тобой?

— Ничего. Самое правильное — это не пытаться проникнуть в глубины девичьего сердца. Ты хотел мне что-то сказать. Наверное, насчет моей одежды? Скажи…

— Да нет, ничего. — Лян Цисюн замялся. — Я только хотел, чтобы ты задумалась над тем, как ты выглядишь со стороны.

Ли Хуэй усмехнулась:

— Ну говори. С удовольствием послушаю твои уроки морали.

— Я просто слышал, что очень многие товарищи…

— Не толки воду в ступе.

— Но ты ведь все знаешь. Я уже тебе все говорил.

— Из того, что ты говорил, я все-таки толком ничего не поняла, а хотелось бы разобраться. Ты говорил, что я и тебе часто кажусь странной?

— Да, немного…

— Что это за «немного»? — Ли Хуэй засмеялась, подняв голову, потом посмотрела на ставшую серебряной гладь озера. — В каком документе определено, что я должна носить только казенный френч? Что вся духовная жизнь должна идти по одному узаконенному стандарту? У меня свои вкусы, и если они в целом не противоречат общественной морали, если это никак не сказывается на моей работе, то что в этом плохого? Когда на экране танцуют девушки в смелых костюмах, то это почему-то считается красивым. У Сталина и Лу Синя были, например, усы, а теперь ребят точно за такие же усы считают стилягами. Мне всегда казалось, что уверенность в себе и внутренняя свобода раздражают окружающих. Ведь у многих из нас просто нет чувства собственного достоинства — и разве это не главное зло?