Царь-дерево - [11]

Чжан Гуйлянь: Тетушка Лу, это уже критика «банды четырех»! Чего вы ее сюда приплели?

Гу Цюши: Когда критиковали Дэн Сяопина, я был в армии и не знаю, что делалось в деревне. Но думаю, что она не была исключением — ведь в то время на всех оказывали политическое давление. Наверное, и у нас критиковали заместителя председателя, хотя бы притворно.

Тетушка Лю: Ты столько лет в отлучке был, чего ты знаешь? Сегодня к нам из уезда приехали с серьезным расследованием, так что нечего зря рот разевать и зубы скалить! Притворно или не притворно, а в нашей деревне не критиковали Дэн Сяопина. Ну скажите все, разве не так?

Сяо Мэйфэн: Дайте мне слово! Да, из уезда приехали с расследованием, и мы должны говорить правдиво и не сочинять небылицы. В нашей деревне критиковали Дэн Сяопина, и не только его, но и многих других важных людей! Едва в газетах начнут разоблачать, вот мы и критикуем. Организовывало это партбюро, а наше комсомольское бюро присоединялось. Более того, стенд критики поставили как раз комсомольцы. Но со дня ареста «банды четырех» прошло уже больше двух лет; никто из кадровых работников нашей деревни не был связан с этой бандой, не получил от нее никакой выгоды. Так позвольте спросить: почему обследуют именно нас? Мы не связаны не только с «бандой четырех», но даже с цзаофанями из уезда и коммуны. Зачем же это расследование?

Заведующий Цю: Это вовсе не расследование. Я с самого начала сказал, что сегодня у нас обычное заседание. Люди свободно говорят, вот и все. Ли Ваньцзюй уже многие годы секретарь партбюро, и уком хочет послушать мнения масс о нем. Что тут дурного?

Сяо Мэйфэн: Дурного ничего нет, а смысла сегодняшнего заседания я все-таки не понимаю. Почему это уком вдруг решил собрать материал о Ли Ваньцзюе? Может, он совершил какой-нибудь проступок или на него донесли? Товарищ Цю обмолвился, что присутствие Ваньцзюя необязательно, что за глаза о нем будет говорить легче. Мне не нравится такая постановка вопроса! Почему мы должны говорить за глаза? И из коммуны никто не пришел — видно, оттуда на него и наплели. Вы, наверное, знаете, товарищ Цю, что правление коммуны нас ненавидит, при каждом случае называет нашу деревню независимой империей, заявляет, что наше партбюро не слушает коммуну, не подчиняется руководству! Это всем известно. Так что, товарищ Цю, выкладывайте начистоту, какой у вас материал в руках. Я считаю, что для настоящей проверки этого заседания из нескольких человек мало, нужно общее собрание объединенной бригады, вот там и поговорим в открытую. Если уж проверять кадровых работников, то проверять серьезно, а на одной «критике Дэн Сяопина» тут не выедешь! Если по этому судить, то всех партийных секретарей надо смещать — и не только в деревне, а прежде всего в коммуне и уезде.

У Югуй: Мэйфэн! Ты чего разошлась? Это же обычное дело, когда начальство хочет проверить обстановку, и орать тут нечего! Мы всего лишь выясняем истину: что было, а чего не было. Все мы прошли через «культурную революцию» и уж такую пустяковину соображаем. Говорить, будто мы совсем не критиковали Дэн Сяопина, конечно, нельзя, но нельзя сказать и то, что мы критиковали его очень активно. Ведь в то время требовали всюду создавать стенды критики! Вот мы и поставили его у себя в деревне, а на нем, ясное дело, нарисовали двух кошек — это я помню.

Тетушка Лу: Правильно! И кошки эти получились совсем как живые. Черная — точь-в-точь как в доме у Лю. Верно я говорю, Лю?

Тетушка Лю: Я этой нарисованной кошки не видела!

(Поскольку время подходит к полудню, заведующий Цю прерывает заседание на обед.)

Как тетушка Лу побывала в больнице

Обедал Цю Бинчжан в доме тетушки Лу. Сама она готовила лапшу на кухне, а ее муж сидел в комнате на кане и занимал гостя беседой за чаем. Разговор по-прежнему вращался вокруг Ли Ваньцзюя.

— А вы с самим Ваньцзюем говорили? — спросил дядюшка Лу, улыбаясь и поглаживая свою реденькую бороденку. — Он человек стоящий, много для коммунаров добра сделал!

После длинного заседания Цю Бинчжану сначала хотелось спать, но крепкий чай взбодрил его. Услышав про добрые дела Ли Ваньцзюя, он подумал, что один-два примера было бы очень важно внести в отчет, и поспешно сказал:

— Что же он сделал? Расскажите!

— Ладно! — почему-то обрадовался хозяин и подлил гостю чаю. — Сегодня утром, когда наш бригадир позвал мою старуху на заседание, я грешным делом подумал: что она может рассказать? Все дела Ваньцзюя у меня в голове!

— А ты спроси товарища Цю, мало ли я сегодня говорила! — крикнула из кухни тетушка Лу.

Ее муж пренебрежительно взглянул в ее сторону и тихо продолжал:

— Чего они могут сказать, эти бабы? Света не видали! Вот я вам действительно расскажу такое, что вы сразу поймете Ваньцзюя. Осенью шестьдесят второго года моя старуха тяжело заболела и наверняка не дожила бы до сегодняшнего дня, если бы не Ваньцзюй!

— Вот еще, вспомнил про залежалое зерно и гнилую коноплю! Чего их ворошить-то? Хоть бы человека постыдился! — бросила тетушка Лу, вытирая столик на кане и кладя на него палочки для еды.

— Это тебе стыд, а Ваньцзюю честь! — Хозяин снова повернулся к Цю Бинчжану. — В тот год у нее, не знаю почему, брюхо заболело, да так сильно, что она по кану каталась. Я волновался ужасно, а тут как раз Ваньцзюй пришел. Встал перед каном, поглядел и говорит: «Надо отвезти ее в уездную больницу!» Я совсем очумел: где деньги-то на больницу взять?! Тогда самое трудное время было, мякины и то не достать, хорошо, что хоть с голоду не помирали, а тут больница! Но Ваньцзюй мужик сообразительный, все свое твердит: «Твоя жена серьезно больна, время упускать нельзя, едем сейчас же!» Я подумал: и то правда, нельзя смотреть, пока она умрет на кане. Ваньцзюй пошел запрягать, а я говорю ей, чтоб вставала и собиралась, в больницу едем.