Бюст на родине героя - [53]

— Послушай, старик, — наконец заговорил он, обращаясь ко мне, — познакомь меня с этими ханыгами, с Шуркиными подельщиками из этого, как его, «Остеотраста».

— А я с ними видеться не собирался. Шуркино поручение выполнил, скелет отдал — на кой они мне? Что я там забыл?

— Тебе-то они, наверное, и впрямь ни к чему, а мне могут пригодиться, — ответил Стас задумчиво, и все мы, зная его деловую хватку, поняли: что-то наш Стасик замыслил серьезное.

— Тоже задумал кости продавать? — спросил Левушка, и все мы засмеялись, представив, как Стас торгует скелетами у себя на телецентре в Останкине.

Один Стас не смеялся и даже стал еще более задумчивым, он мял пятерней свои пухлые щеки, словно проверял, хорошо ли выбрит, и шевелил губами, будто подсчитывал расходы-доходы.

— А вы знаете, кажется, и в самом деле буду продавать, — сказал он наконец. — Непременно буду. Считайте, уже продал. Хороший сюжет продал. У нас чернуха сейчас в цене. А тут еще бизнес, да к тому же международный, да к тому же с участием, как у нас теперь говорят, бывших соотечественников, волею судеб оказавшихся за рубежом. Не смейтесь, я из этих скелетов конфетку сделаю. Когда я подавал заявку на блядей, все тоже смеялись…

Тут Стас внезапно умолк, глянул на часы, хлопнул себя по лбу и завопил:

— Опоздали! Включай телевизор!

Старый «Шилялис» бесконечно долго нагревался, Стас ерзал на табуретке и бормотал: «Как же я мог забыть, ай-яй-яй, совсем голова никуда…», — наконец экран засветился, мелькнула, исчезая, заставка, и перед нами появился еще один Стас — на экране.

Стас, что сидел с нами за столом, расплылся в довольной улыбке — он любил себя в телевизоре и искренне верил, что делает в нем важное и полезное для общества дело. Тот, что на экране, стоял в клетчатой кепке, с микрофоном в руке под козырьком парадного входа в отель «Интурист» на Тверской и низким телевизионным Стасовым баритоном рассказывал о нелегкой судьбе и нелегкой работе ночных бабочек.

— Сейчас я вам покажу… — произнес экранный Стас, но мы так и не узнали, что он покажет нам и миллионам прочих телезрителей: конец фразы был заглушен нашим гоготом.

Гоготали же мы вот над чем.

Давным-давно в славном городе Риге жил-был неплохой, вполне профессиональный журналист. Недурно писал, много печатался, знали его и за пределами Латвии. Была у него единственная слабость, причем, увы, в сексуальной сфере, — он был экс… тьфу, не могу выговорить этого слова, эксгибиционистом. Но кто, скажите, без изъяна? До поры до времени о порочной наклонности нашего журналиста знал лишь узкий круг его друзей и сослуживцев, но в один прекрасный день он не удержался и прямо из окна редакции стал демонстрировать прохожим то, что имел склонность демонстрировать. А денек и на самом деле выдался прекрасный, был любимый латышами летний праздник, когда чистые девушки с льняными волосами ходят по улицам и поют песни чистыми голосами. И вот чистые девушки увидали нечистое зрелище, и сделался большой скандал, и выгнали нашего журналиста из редакции. А потом задумались: вполне идеологически выдержанный товарищ, к тому же, что особенно важно, национальный кадр — такими не кидаются. Еще подумали и решили: пусть работает на идеологическом фронте и искупает свой не такой уж страшный проступок на местном телевидении. Вот тут-то и загоготала вся журналистская братия по всей необъятной нашей стране.

— Показывай, не томи душу, показывай… га-га-га… — гоготал Левка.

— Ах ты наш выставочник! Что ж ты нам покажешь? — закатывался Артюша.

— А ну вас, черти, — беззлобно огрызался Стас за столом. — Бросьте ржать. Дайте же послушать, Христа ради.

Застольный Стас хотел послушать Стаса экранного. Мы потихоньку угомонились и дали ему такую возможность. И сами стали слушать и смотреть. И прониклись симпатией к девчонкам, чья профессия до недавнего времени у нас и вовсе профессией не считалась, а считалась сплошным срамом, упоминать который можно было разве что в милицейских протоколах. А ведь проблема-то существует. И Стас наш — вот смельчак! — взял да поставил ее.

Мужики разошлись за полночь, а Славик остался ночевать у меня. Я постелил ему на диване, и он моментально уснул. А я немного прибрал и улегся в свою койку. Скрипнули пружины, я натянул одеяло на голову и второй раз за этот длинный день подумал: слава Богу, я дома.

Глава 10

Странная штука. Жил себе припеваючи в городе, побывать в котором мечтал сызмальства, вел жизнь богатого бездельника, был окружен заботой и вниманием, в общем, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке, да еще такая баба, можно сказать, подарок судьбы, но нет же — сидело, извините, шило в заднице: тянуло домой, к друзьям, к работе, привычному обиходу, к родной речи на улицах, к родной пьяни у магазина.

Дождался — вернулся домой, получил что хотел. Вот оно — кругом все родное: под окном набравшийся с утра дворник-лимита Николай костерит почем зря профессора Гошу, забывшего возле своей машины пустую картонную коробку; у соседнего дома стоит мебельный фургон, что-то выгружают — судя по сочным репликам грузчиков, тяжелое; по загаженному сырому газону носятся собаки — хозяйские и бездомные; с грузовика торгуют картошкой и антоновкой. Ни словечка по-английски, все на русском.