Бюст на родине героя - [38]

Опустился носом на коврик, передохнул несколько секунд, медленно повернул голову налево. Под пассажирским сиденьем ноги в хорошо начищенных франтоватых штиблетах, с кожаными бантиками и металлическими украшениями — такую обувку, по моему разумению, должны носить сутенеры. Снова вернулся в исходную позицию — носом в пол — и повернул голову направо. Прямо надо мной в проход свисали с сиденья две ноги в чулках и туфельках.

— Барби! — вырвалось у меня.

Ноги в чулках и туфельках дернулись. Раздался сдавленный звук, не то стон, не то мычанье. И тут же — сильный удар слева под ложечку, должно быть, ногой, штиблетом с бантиками.

— Ну что, говнюк, оклемался?

От адской боли в боку перехватило дыхание, и я не сразу сообразил, что сказано это было не по-английски, а на чистейшем русском языке.

— Куда вы нас везете? — простонал я. От звука родной речи у меня на душе почему-то стало спокойнее, несмотря на болезненный удар.

— В гости, — угрюмо ответил обладатель штиблет и прикрикнул, тоже по-русски, на мычащую Барбару: — Заткнись, сучонка, не то матку вырву!

— Говори по-людски! — раздался низкий голос с переднего сиденья, я узнал нашего первого похитителя. — И вообще, кончай с ними трепаться. Понял?

— О’кей, командир.

Мы выскочили из туннеля — я увидел городские огни — и, не сбавляя скорости, неслись по хайвею в сторону океана. Впрочем, о направлении я мог только догадываться.

Несколько минут спустя моя догадка подтвердилась: по обе стороны шоссе во мраке угадывалась вода, лишь далеко впереди светилась полоска берега. Насколько я мог судить, мы пересекали Ямайка-бей в направлении узкой косы, отделяющей этот заливчик от открытого океана. Очень важно, чрезвычайно важно запомнить дорогу, твердил я себе, глядишь, появится возможность позвать на помощь, дать знать о себе, внимание, запоминай каждый поворот, каждый клочок пейзажа, мелькнувший между темными силуэтами похитителей на передних сиденьях, только в этом надежда на спасение…

Какая-то развязка. Притормозили. Поворот направо. Снова прибавили. Еще несколько минут гонки в полном молчании. Наконец голос того, кто назван командиром:

— Сбрось скорость, а то проскочим. Вот здесь.

Свернули. Опять направо. Медленно проехали метров триста. Остановились. Водитель выключил мотор, перемахнул через спинку своего сиденья и встал надо мной. Из-за его спины голос командира:

— Тащите их сюда. Обоих.

Меня подхватывают, волокут по проходу и бросают на переднее пассажирское сиденье рядом с дверью. Вслед за мной выволакивают Барби. В отличие от меня, она продолжает сопротивляться — извивается всем телом. В полумраке салона сверкают белки ее глаз, рот заклеен здоровым куском пластыря — вот почему она мычала. И сейчас отчаянно мычит, мотая растрепанной головой. Внезапно мне приходит в голову, что она влипла как кур в ощип ни за что ни про что, все из-за меня, она-то им ни к чему, а в вэн полезла, чтоб только меня не бросать, тоже мне жена декабриста. Как бы я, мужик, повел себя на ее месте? Вздор это, впрочем: не бывать мужику на бабьем месте — нечего рассуждать на эту тему и гадать, как бы сам поступил. А вместо рассуждений надо просто отдаться накатившей волне благодарности и нежности к этой черной девчонке с кровоточащими ссадинами на щеках. Что я и сделал.

Мы сидим с Барби рядом — два манекена со связанными за спиной руками и стреноженными ногами. Перед нами — водитель и тот, кто обут в штиблеты и может говорить на чистом русском языке. К ним присоединяется командир. Ага, значит, двое остались на набережной.

У командира в руке продолговатый предмет, он приближает предмет ко мне — жмурюсь от нестерпимо яркого света.

Низкий голос командира:

— А теперь поговорим без спешки. Кто тебя послал?

Я молчу, потому что ничего не понимаю.

— Кто тебя послал? Ну, говори, сукин сын…

— Я вас не понимаю. Куда послал?

— Не понимаешь? Сейчас поймешь!

Ослепленный фонарем, не вижу, кто из троих бьет мне по лицу. Не очень сильно и не очень больно. Но губы немеют, вкус крови во рту. Молчу.

— Повторяю вопрос: кто послал тебя к еврею? — Голос командира ровен и бесстрастен.

Так я и знал. Натановы дела. Предчувствовал: за ласку бандита придется расплачиваться, однако не думал, что так скоро.

— Я действительно не понимаю вас. Кто меня послал? Не знаю. Ну ОВИР, мне там паспорт дали…

— Так-то лучше. А кто такой Овир?

Хорош вопросик! В другое время и в другом месте можно было бы и посмеяться. Впрочем, из него следует, что командир — вовсе не такой уж большой командир. Простой исполнитель. Но с какими полномочиями — вот что интересно.

— Не кто, а что. Контора у нас такая. Отдел виз и разрешений. Хотят выпустят, хотят не выпустят.

— Слушай, сучонок, ты нам мозг не еби, а то кровью нахаркаешься. — Это говорится по-русски, но сейчас родной язык меня больше не радует. Обладатель сутенерских штиблет переходит на английский и обращается к командиру: — Да он смеется над нами! Дай-ка я его разговорю.

— Погоди, успеешь, — бросает командир русскому и говорит мне, по-прежнему спокойно и бесстрастно: — О’кей. Пошутили, и будет. Теперь к делу. У меня к тебе три вопроса. Ответишь по-хорошему — останешься жив. Не захочешь отвечать — все равно заставлю. Но потом обоих закопаю. Здесь же. Лучше места не придумаешь. Сам посмотри. — Он убирает фонарь.