Быть женщиной. Откровения отъявленной феминистки - [2]

.

Как будто прочитав мои мысли, через минуту хулиганы начали терять ко мне интерес. Похоже, что я уже несвежая антилопа. Я все еще бегу, но они просто стоят на месте, лениво бросая камни в мою сторону, пока я не оказываюсь вне зоны досягаемости. Но они все еще кричат.

– Ты, конь в пальто! – кричит их предводитель, словно подытоживая неудавшееся преследование. – Ты… дерьмо!

Войдя во двор, я разрыдалась. Если честно, то у нас дома слишком многолюдно, чтобы плакать. Раньше я пыталась. Не успеешь, проливая слезы, объяснить одному человеку, в чем дело, как на середине приходит кто-то еще и хочет услышать историю сначала, а ты уже рассказала самое худшее по крайней мере шесть раз и довела себя до такой истерики, что икота не проходит до конца дня.

Если вы живете в небольшом доме с пятью младшими братьями и сестрами, то на самом деле гораздо разумнее выплакаться в одиночестве.

Я смотрю на собаку.

«Если бы ты была хорошей и верной собакой, ты бы слизывала слезы с моего лица», – думаю я.

Вместо этого Рыжик шумно вылизывает свою промежность.

Рыжик – наша новая собака, и это очень глупая собака. Скажу больше – это еще и очень хитрая собака. Мой отец «выиграл» ее в одном из таинственных пари, которые периодически заключает в пивном баре, пока мы сидим в машине два часа, а он иногда приносит нам чипсы или бутылку колы. Потом он появляется в замешательстве, таща что-нибудь нелепое вроде мешка с гравием или статуи лисы без головы.

Однажды нелепая добыча, с которой он вышел, оказалась годовалой немецкой овчаркой по кличке Рыжик.

– Служила в полиции, – гордо объявил отец, поместив ее с нами на заднем сиденье машины, где она тут же обгадила все вокруг. Дальнейшее расследование показало, что хотя она и была полицейской собакой, но всего одну неделю, пока инструкторы не обнаружили, что она страдает неврозом и боится:

1) громких звуков;

2) темноты;

3) всех людей;

4) всех других собак;

5) ко всему прочему страдает энурезом.

Тем не менее это моя собака и в некотором смысле мой единственный друг.

– Все путем, старушка! – сказала я, утирая нос рукавом и решив снова стать веселой. – Мы запомним сегодняшний день!

Утерев слезы, я вхожу в дом через заднюю дверь. Мама возится на кухне, заканчивая приготовления к «празднику».

– Ступай в гостиную! – говорит она. – Жди там! И не смотри на торт! Это сюрприз!

Гостиная битком набита моими братьями и сестрами. Они везде! В 1988 году нас было шестеро, к концу десятилетия уже стало восемь. Моя мать, словно конвейер, производит маленького, крикливого ребенка каждые два года, регулярно, как часы.

Кэз – на два года младше меня, рыжая нигилистка – лежит на диване. Она не сдвигается ни на дюйм, когда я вхожу. Мне некуда сесть.

– Гм! – говорю я, показывая значок на лацкане пиджака. На нем написано: «Это мой день рождения!!!»

Я и думать забыла о слезах. Жизнь продолжается.

– Это все равно закончится через шесть часов, – безразлично говорит она, не двигаясь с места. – Почему бы нам не покончить с этим фарсом прямо сейчас?

– Только шесть часов веселья и осталось! – говорю я. – Шесть часов веселья в день рождения. Кто знает, что может случиться!

На самом деле я безгранично позитивна. Я обладаю энтузиазмом умственно отсталой.

Мое любимое место в мире – южный пляж Аберистуита, на который выходит канализационная труба.

Я искренне верю, что наша новая, глупая собака – это реинкарнация нашей старой собаки, даже несмотря на то, что наша новая собака родилась за два года до того, как старая собака умерла.

– Разве вы не видите, она смотрит на нас глазами Спарки! – утверждаю я, глядя на новую глупую собаку. – Спарки по-прежнему с нами!

Кэз презрительно протягивает мне поздравительную открытку. Это моя фотография с подрисованным носом – он составляет примерно три четверти лица.

«Помни: ты обещала съехать, когда тебе исполнится восемнадцать, так что у меня будет своя комната, – сказано там. – Осталось всего пять лет! Если ты не умрешь раньше! С любовью, Кэз».

Уине девять лет, и ее открытка, как ни странно, тоже напоминает мне о моем неизбежном отъезде и ее заселении в мою комнату.

Пространство действительно в большой цене в нашем доме, о чем свидетельствует тот факт, что мне до сих пор негде сесть. Я уже почти готова сесть на моего брата Эдди, когда заходит мама, держа в руках тарелку с горящими свечами.

– С днем рождения тебя! – поют все.

Мама наклоняется ко мне, сидящей на полу, и ставит передо мной блюдо.

– Задуй и загадай желание, – радостно говорит она.

– Это не торт, – говорю я. – Это багет.

– Начиненный сыром филадельфия! – бодро заявляет мама.

– Это багет, – повторяю я. – И здесь всего семь свечей.

– Ты все равно уже слишком взрослая для торта, – говорит мама и сама задувает свечи. – И каждая свеча считается за два года! Тогда получается 14.

– Да ладно тебе придираться!

Я ем мой праздничный багет. Это восхитительно. Я люблю сыр филадельфия».

Восхитительный сыр филадельфия! Такой классный! Такой сливочный!

В ту ночь, в постели, которую я делю с моей трехлетней сестрой Принни, я пишу дневник.

«Мой 13-й день рождения!!! – пишу я. – Хлопья на завтрак, колбаса и чипсы на обед, батон на ужин. Всего получила 20 фунтов стерлингов. Четыре открытки и два письма. Завтра мне дадут в библиотеке зеленый (подростковый) билет!!! Сосед спросил нас, не хотели бы мы взять несколько стульев, которые он собирался выбросить. Мы сказали: “Да!”»