Быт войны - [15]

24 дек. 1941 г. — 6 фев. 1942 г. — Красный Кирпичник

6-7 фев. — у Дворца Советов

7 фев. — 24 мая — Мясокомбинат (потом — в насыпи)

24 мая — 7 авг. — Сызранская ул.

7-10 авг. — ул. Александровская

11-24 авг. — ул. Новосергиевская

24 авг. — 6 сент. — Колпино, Кр. Кирпичник

6-17 сент. — ул. Александровская

17 сент. — 22 окт. — ул. Фарфоровская

22 окт. — 7 июня 1943 г. — Автово.

Часть 3. В госпитале

Под Пулковской горой, на поле со стороны города, в брезентовом "доме" идут операции. Тарахтит движок электроосвещения. Кто в голову, в живот — на стол. Остальным — кружка водки, кусок колбасы и — на машины. У меня проникающее в сустав осколочное ранение плеча.

Привозят в Александро-Невскую лавру. Опять кружка водки и кусок колбасы. Сидим.

Уже к ночи трамваем едем в госпиталь. Мы во Дворце культуры работников связи, на Мойке. Тогда здесь был эвакогоспиталь 1449.

Раздеваемся. Входит медсестра. В ее руках наволочка. Привычно собирает в наволочку запрятанные нами пистолеты. "Обвяжите друг другу раны клеенкой и помойтесь". Делаем. "Теперь тихо. Хирург уже второй день работает без сна. Вы не шумите". Выглядывает в дверь хирург: "Сколько еще?" — ответила — "Ну, давай". (Нас было человек 15–20).

Три операционных стола. Врач ходит от одного к другому. Ложусь. Щипцы в рану. Осколок сидит в кости в лопатке, не выдергивается. Наркоз. Просыпаюсь. "Хотите на память?" — "Ну его". — "Сами дойдете?" — "Да"… Мутит только.

Хирург уже наклонился над рукой одного парня, а тот помогает другой рукой собирать кусочки собственной кости. Тихо. Никто даже не кряхтит.

Первый день брежу от температуры, потом — трое суток сплю. Потом стало весело. Много ем. Танцую с гипсом. За танцы сестричка дает мне лишнюю котлету.

Пришла жена Заблоцкого. Принесла водки. Говорю, что не могу брать, ударил я его ногой, рассказываю, как было. А она: "Господи, мелочи все это, был бы жив".

Из-под гипса тяжело пахнет гнилью.

В кинозал положили раненого. Получил героя (отбил в разведке группу угоняемых жителей). Теперь нет двух ног. Обморозился раненым. Хочет кончить с собой. Дежурим.

Соседу по палате написали 1 месяц госпиталя, а у него отсохла рука. Мне написали 4 месяца, а я почти здоров к марту. Тренировал левую, и при снятии гипса заработала правая.

Приехала мама! Постарела, стала стройной. Легко подымаю ее на руки. Она остановилась в "Астории", рядом. Часто меня навещает.

Ходил в самоволку.

20 марта 1944 года. Батальон выздоравливающих против Детскосельского вокзала. Утром все идут строем, якобы в баню и т. п. За воротами разбегаются по знакомым. В обед — обратно. Вечером удрать труднее. Перелезаем забор с проволокой. Там ТЭЦ, в проходной — часовая с винтовкой. "Стой". Отнимаем винтовку. "Не шути, мамаша". Отдаем. Мы на Фонтанке…

Табак и сахар, зато "раздают", когда большинство в самоволках.

Итак, нет блокады!

Ленфронт врезался в память так, что мысленно могу пройти по окопам от залива и Клиновских домов через Лигово, Старо-Пановские овраги, вокруг аэропорта, за Пулковым, перед Александровкой и Пушкиным, за Колпино и влево до Невы у устья Тосно.

Остался еще финский фронт. О нем у нас говорили: "Кто не воюет? Начфин, начхим и 23 армия". Но и финский фронт позже я прошел.

А "сейчас", в марте 1944 года, после неудачных надежд откомандироваться на учебу в свой институт (с других фронтов наших студентов возвращали на учебу в Авиационный институт в Кисловодск), еду на фронт.

Под Нарвой (и Псковом) большие потери. Мы нужны. С собой мне дали пластырь, залеплять еще гноящуюся рану на плече, сухари, шпик, и в эшелон.

Прощай, 85-я стрелковая дивизия.

Часть 4. В наступлении

По двести граммов шпика, по полкило сухарей и — в вагоны. Ночью в лесу под Нарвой выгрузились. Разбрелись, спим на снегу под елями. Март 1944 года. На рассвете ходят вербовщики. Построились. "Кто в разведку?" Вышли двое. "Связисты есть?" Нас вышло трое.

Капитан Шатунов. Идем с ним. Он командир роты связи 372-й дивизии. "Ты кто?" — "Студент". — "Связь хорошо знаешь?" — "Да, могу". — "А на коммутаторе мог бы подежурить? А? Сейчас?" — "Могу". — "Понимаешь, немцы на КП прорвались. Одну телефонистку штыком. Другая вот вторые стуки без смены". Он высокий, в фуражке, морозит оттопыренные уши. Напоминает улыбнувшегося Максима Горького.

Позже, в Тарту, его тяжело ранило в ноги снарядом, влетевшим в окно.

Коммутатор немецкий, блинкерный, на 50 номеров (используется 20), трофейный от Новгорода. Землянка низкая, на болоте.

С ногами на земляных нарах, на хвое, при коптилке, начинаю знакомство с новой дивизией. Провода живут своей жизнью. "Машину". Бужу телефонистку: "Комдив просит машину". — "Это в тылу. У него в фургоне жена с сыном ездят".

Отоспавшись, дежурит она. Хохочет в трубку: "Иди, иди. У меня уже кобыла хвост подняла". Ее зовут Женя. Вскоре она демобилизовалась. Раньше я был в части, где не было девушек, и к циничным шуткам не привык.

В дивизии свои традиции, свои легенды. Как держали под Мясным Бором горловину прохода к окруженным. (Там погиб мой брат.) Как не смогли удержать. Комдив Попов "сам на пулемет пошел". Сами были в окружении. В окруженном полку был геройский командир Черных. Полк вышел. Только он сам погиб. Его тело вынесли. А потом его жена (она с ним была) "скурвилась", и ее, чтобы его память сберечь, из дивизии выгнали. Дивизия брала Новгород через Ильмень.