Быть рядом - [27]

Всё так же, не включая фар, мы подкатили к воротам. Отец остановил машину и, сунув руку за пазуху, замер. На КПП горел свет, но внутри никого не было. Отец немного подождал, потом вышел из машины. Он зашёл внутрь строения, и через секунду ворота дрогнули и стали разъезжаться.

— Надо же, как повезло, — пробормотал отец, вернувшись в машину и трогаясь с места, — впервые в жизни радуюсь отсутствию дисциплины.

Выехав за пределы части, отец включил фары и поехал гораздо быстрее. Выбравшись на трассу, он и вовсе помчался стрелой.

Несмотря на довольно-таки рискованную скорость и необходимость уделять всё внимание дороге папа расслабился. Он расстегнул ворот, достал из бардачка между сиденьями смятую пачку сигарет и с видимым наслаждением закурил. Потом включил проигрыватель со своей любимой испанской гитарой. Стал тихо насвистывать в такт мелодии.

В этот момент я понял, что гроза миновала и отец — снова прежний. Поэтому я рискнул спросить:

— А в какую часть нас переводят?

Отец улыбнулся и подмигнул:

— А разве это важно, сынок?

Я улыбнулся в ответ:

— Просто интересно.

Отец кивнул, затянулся сигаретой и ответил:

— Тогда давай я скажу так: приедем — увидишь. Идёт?

— Идёт. А ехать далеко?

— Ну, — протянул отец, — надеюсь, к утру будем. Так что спи пока. Музыку сделать тише?

— Не надо, папа, — сказал я, устраиваясь поудобнее на сиденье, — и так засну.

— Ну хорошо, сынок, — тихо сказал отец и всё таки уменьшил громкость. Как всегда.

Он неисправим, успел подумать я, прежде чем провалиться глубокую дрёму.

* * *

Я проснулся из-за того, что болела затёкшая шея. За окном уже серели предрассветные сумерки.

— Доброе утро, — произнёс отец, — правда, здорово вот так, вдвоём, ехать навстречу рассвету? Согласись, что-то в этом есть.

Я посмотрел на него искоса, но ничего не ответил.

— Выспался? — поинтересовался отец.

— Так себе, — я потянулся и снова зевнул.

Отец, несмотря на то, что всю ночь провёл за рулём, совершенно не выглядел утомлённым. Напротив, он казался бодрым и свежим, словно хорошенько поспал. А ещё — очень счастливым.

Отец перехватил мой взгляд и подмигнул:

— Не расслабляйся, нам ещё долго ехать.

Я посмотрел на дорогу внимательнее. Странно… Это не автобан или шоссе. Впереди между рыжими стенами соснового леса петляла узкая линия, засыпанная сухими иголками. Обычный просёлок, по которому ездить можно только летом и то — на внедорожнике вроде нашего ВАЗа.

— Пап, а где мы?

— В машине, где же ещё.

— Серьёзно, пап. Почему мы по лесу едем, а не по нормальной дороге.

Отец пожевал губу и спросил:

— Если я тебе скажу, что так быстрее, ты мне поверишь?

— Нет. Ко всем частям ведут хорошие дороги, и ты это знаешь, — я снова стал волноваться за отца; кажется, у него ничего не прошло. — Куда мы едем?

Отец перестал улыбаться. Он замедлил ход машины и спросил:

— Ты в самом деле хочешь знать?

Я кивнул.

— Мы едем на Алтай, к моему другу. Он лесник.

— Чего??? Пап, причём здесь Алтай? Тебя же в другую часть перевели.

— Никуда меня не переводили. Просто я решил до поры до времени не говорить тебе правды.

— Какой правды, пап? О чём ты?

— Да о том, дурья башка, что я не хочу тебя потерять! — вспылил отец.

Я отшатнулся к дверце.

— Я не допущу, чтобы ты попал в зачетник, понимаешь? Ты — это всё, что у меня есть, и я не могу допустить, чтобы ты умер. Мы уедем на Алтай, спрячемся в горах, и никто нас не найдёт. В той глуши можно дивизию спрятать и никто не узнает. И не важно, что будет дальше, главное чтобы ты жил. Понимаешь? Сынок, ты понимаешь меня?

Я не мог ему ответить. Просто слова застряли в горле. В голове не укладывалось: мой отец — дезертир. Мой! Отец!! Дезертир!!!

— Папа, — вырвалось у меня, — но ведь ты присягу давал.

— Да пусть они подавятся своей присягой! — рыкнул отец, — Они не могут заставить меня отдать им своего единственного сына.

— Папа, но ведь нельзя так — Родина в опасности….

Отец вдруг резко вывернул руль, и мы соскочили на обочину, под кроны деревьев. Машина дёрнулась и остановилась. Отец повернулся ко мне:

— Сынок, да ты что? Причём здесь Родина? Через пару часов нашу часть повезут на смерть. И вместе с солдатами — их семьи. Жён, матерей, детей. Какая Родина, сынок? Это обыкновенное убийство!

— Но это же взаимозачёт, папа! Наши — их! — жизни приблизят победу! Так и должно быть. Так всегда было.

— Нет! — заорал отец, — Не всегда! Твой прадед сражался с оружием в руках, видя лица врагов. Он прошёл от Москвы до Берлина и вернулся. И он победил! И остался жив. А если бы он умер, то не было бы ни меня, ни тебя.

— А ты помнишь, что он рассказывал, — вспылил я в ответ, — про разорённые города и сёла, про разруху и голод? Про «всё для фронта, всё для победы»? Теперь-то всё совсем по-другому! Ни голода, ни разрухи, ни сирот и вдов. А всё потому, что ты и я, как твой сын, идём на смерть. Идём добровольно, чтобы наша Родина победила. Папа, это долг наш, понимаешь? Обязанность наша!

— Долг, Родина — это всё красивые слова! А ты знаешь, как всё выглядит на самом деле? Всех загоняют в большую камеру и травят газом. И вроде всё безболезненно, но видел бы ты лица людей и то, как они, лежат вповалку друг на друге.