Быть Руси под княгиней-христианкой - [164]

   — Великая княгиня, прежде чем я окажусь под стенами Искоростеня, к нему могут подойти викинги ярла Эрика, который ради возможной добычи постарается принять участие в нашей междоусобице. Как в этом случае поступить мне: вступить в сражение с древлянско-варяжским войском или ждать прибытия наших главных сил?

   — Забудь о викингах ярла Эрика, воевода. В Полоцке по моему и главного воеводы Ратибора приказу находится воевода Микула, которому надлежит передать князю Люту моё повеление отправиться в поход на древлян. Уверена, что под любым благовидным предлогом полоцкий князь откажется от похода, но мне его помощь и не нужна. Истинная цель, с которой воевода Микула прибыл в Полоцк, следующая — используя князя Люта, не допустить враждебных действий викингов ярла Эрика против Киева. Зная Микулу, я не сомневаюсь, что эта задача ему по плечу.

   — Великая княгиня, если в Полоцке воевода Микула, оттуда под Искоростень не явится ни один викинг. Мой отряд выступит в поход с заходом солнца. Да помогут мне Перун... и твой Христос...

Оставшись одна, Ольга снова подошла к продолговатому окну. Сколько раз стояла она точно так, всматриваясь до рези в глазах, не показался ли за излучиной Днепра ветрила[164] ладей Игоря, возвращавшегося из похода, не клубится ли пыль в заднепровских далях под копытами коней его дружины.

Отсюда Киев виден как на ладони. Прямо перед Ольгой раскинулась Старокиевская гора, застроенная ниже великокняжеского терема хоромами и усадьбами боярской и дружинной знати. Ещё ниже по склонам жались друг к дружке тесные, приземистые домики горожан с их двориками и огородами. За крепостной стеной, ближе к Днепру, виднелись торговые и ремесленные посады: Киселёвка, Щекавица, Подол. Чёрные и желтовато-серые дымы, поднимавшиеся в той стороне над кузнями, пятнали чистоту неба и застилали нежную голубизну Днепра. Пристань у Почайны была сплошь уставлена купеческими ладьями и заморскими кораблями, а торжище, раскинувшееся невдалеке от берега, темнело, как всегда, от разлившегося по нему людского моря. Но больше всего Ольга любила смотреть на бескрайние зареченские просторы и длинные золотистые отмели, протянувшиеся по ту сторону Днепра, на зелёные степные курганы, дрожащие в знойном мареве.

О славный красавец Киев, мать городов русских! Как не гордиться и не восхищаться тобой! Да неужто она откажется от права быть твоей хозяйкой? Ни за что?

Поглаживая бороду, князь Лют с интересом окинул взглядом стоявшую перед ним девушку. Молодая, стройная, с миловидным свежим лицом и распушёнными по плечам длинными золотистыми волосами, она смело смотрела на князя.

   — Кто ты, дева?

   — Любава, дочь сотника Брячеслава. Вместе с дружинами киевского воеводы Олега он ходил в поход на Бердаа и не вернулся оттуда.

   — Помню его. Он был храбрым воином и умер со славой, как и подобает русичу. Но что привело тебя ко мне?

   — Три дня назад я собирала в лесу грибы и наткнулась на раненого пса. Кто-то ударил его ножом в грудь, он потерял много крови и был едва жив. Я взяла его с собой, выходила целебными травами и кореньями. Пёс, едва встав на ноги, начал рваться в лес, и мы с матерью с трудом удерживали его дома. Сегодня мы отпустили пса, и он привёл нас в глухой овраг, где принялся разрывать лапами землю. Мыс матерью помогли ему и обнаружили мертвеца. Этот человек умер не своей смертью, а был убит. С этой татьбой[165] я и пришла к тебе, княже.

   — Ты знаешь убитого?

   — Да. Оттого и явилась сразу к тебе, а не к тиуну. Это чужеземец варяг, и не простой викинг или купец, а главный их дротт. Ещё раньше на торжище я слышала, что он пошёл в лес за травами и до сих пор не возвратился.

Лют опустил голову, нахмурился. Он тоже знал, что в пригородном лесу исчез верховный жрец Одина, поиски которого ни к чему не привели. И теперь, если девушка говорит правду, обнаружен его труп. Это сулит ему, князю земли, на которой убили её гостя, мало приятного. Русские законы делили убийства на два вида: в сваре, то есть в ссоре, неумышленно, по неосторожности, и в разбое, то есть заранее обдуманно, с умыслом. Сейчас был случай разбоя, причём чужестранца и к тому же дротта. Было над чем призадуматься полоцкому князю.

   — В день, когда нашла собаку, видела в лесу ещё кого? — спросил Лют.

   — Да. Встретила двух челядников одного хазарского купца. Заметив меня, они спрятались за деревом. Но за день до этого я покупала у их хозяина бусы и хорошо запомнила его прислужников.

   — Кто тот купец?

   — Хозрой. Он уже несколько дней сидит на торжище.

   — Хозрой, Хозрой, — повторил Лют. — Много слыхал о нём, даже встречался с ним во время Хвалынского похода. Знаю, что сейчас он в Полоцке и вертится подле пришлых варягов. Но это дело понятно: у него — товар, у викингов — серебро. Но что делать с челядниками в лесу, зачем прятаться от случайно увиденной девы? Ты не ошибаешься, Любава?

   — Нет, княже. Я сама удивилась, что им понадобилось в лесу. Зачем бояться меня и укрываться, будто тати[166]?

   — Хорошо, Любава, подожди меня на подворье. Ты должна указать место, где нашла тело дротта, и уже оттуда я начну гнать след. И знай, что с этой минуты ты главный видок в деле о разбое варяжского дротта.