Быть мужчиной - [7]

И в наши дни периодически раздаются голоса, утверждающие, что мужчины скучают без войны. Даже Грейсон Перри рассуждает в своей книге о службе в армии как о способе дать молодежи какое-то направление в жизни. Удивительно: в нашу цифровую эпоху, когда звучит все больше разных мнений, а развенчание традиционных гендерных ролей выбивает у мужчин почву из-под ног, обе прошедшие войны все еще тяготеют над общественными представлениями. В Англии и пяти минут невозможно прожить, не наткнувшись на один из набивших оскомину лозунгов — о звездном часе, о духе Дюнкерка или о том, как важно «сохранять спокойствие и продолжать действовать»[10]. В мужской среде до сих пор остается неизменно почитаемым образ военного человека, благородного воина. И в то время как храбрость солдат минувших лет справедливо превозносится, идеал героя-воина затмевает современного реального мужчину, воюющего на своем поле боя — с собственными страхами, печалями и паникой.

После Первой мировой войны племянник Зигмунда Фрейда, Эдвард Бернейс, прозванный «отцом пиара» и «мастером манипуляций», объединил некоторые психоаналитические открытия своего дяди с технологиями военной пропаганды и применил все это к маркетингу; например, одним из крупнейших его достижений в 1920-х годах стало приучение женщин к курению (акция «Факелы свободы»). Как показано в документальном фильме Адама Кёртиса «Век эгоизма», Бернейс произвел революцию в продажах, используя бессознательные желания полов или просто объяснив людям, чего они в действительности хотят. В период восстановления экономики после Второй мировой войны взрывной рост потребительского рынка был обусловлен новой мечтой об индивидуальной реализации. Мужчинам надлежало сохранять верность идеалам воина, запомнившимся со времен войны, и поддерживать образ героя, бьющегося теперь за деньги и власть. Мужчины принадлежали работе, а не дому, и прославлялись за профессионализм, а не эмоциональность. Все это повлияло на формирование в обществе представлений о том, какими качествами должен обладать настоящий мужчина и как ему их обрести. Мужественность, основанную на военном нарративе, маркетологи подхватили и разместили на рекламных щитах. С тех пор мало что изменилось. Как следствие, мужчины сегодня смотрят назад, на то, какими они были в прошлом, а не в будущее — на то, какими они могли бы стать.

Сколь удушающим в двадцатом веке оказалось давление стереотипов, мы видим по количеству мужчин, находящих способы вести себя иначе и думающих о своем психическом здоровье. Еще десять лет назад Клуб Энди просто не мог бы существовать. Все меняется, должно меняться. Мужчины стали малопродуктивными — вопреки, а точнее, благодаря — бесконечным разговорам о том, какими они должны быть.

* * *

Неделю спустя я снова оказался в Лондоне, испытывая ту же самую отчужденность, в которой ранее обвинял атмосферу Халла; я отрицал очевидное: возможно, проблема была не в месте, а во мне. Я ворчал на Лондон, называя его реликтом империализма и пыльным фасадом, за которым скрывается арена для разборок международных капиталистических гиен. Великие люди, говорил я себе, способны достичь здесь великих целей, только ведя непрерывную борьбу за каждую крупицу истины в куче лжи и обмана.

«Восстание против вымирания»[11] заблокировало движение общественного транспорта, так что мне пришлось идти пешком от Сити до Восточного Лондона сквозь удушливую атмосферу мужественности: на улицах было полно похожих на меня мужчин — опустив головы, они косили глазами по сторонам, осматривая местность.

В этой части города, в районе Банка Англии, степень ассимиляции демонстрирует костюм, в наше время дополненный татуировками во всю руку и экстравагантной бородкой: когда-то атрибутами антиэлитарного криминального радикализма, а теперь — знаками «аутентичности», намекающими на свободную диссидентскую душу, готовую отправиться в путь на стареньком мотоцикле, как только на карточку капнет квартальная премия. На Олд-стрит доминировала эстетика американской рабочей одежды; в этом стиле был одет и я: подвернутые джинсы, тяжелые ботинки и клетчатая рубашка — упрощенная форма мужественности, заимствованная британским средним классом у рабочих с нефтяных вышек Техаса. «Примите меня!» — кричал я всем своим нарочито повседневным видом.

Одежда старательно скрывает многое, но нас выдают усталые глаза. Приглядитесь внимательнее к мужчинам, одиноко обедающим на скамейке в парке (в руках — кофейные стаканчики, в сумке для ноутбука — спортивная форма), и вы увидите не отпускающую их тревогу. Депрессия может парализовать вас, но главный ее трюк — позволить вам вести обычную жизнь, несмотря на панический вихрь, разрушающий изнутри. Пусть вполовину медленнее, но вы продолжаете функционировать.

Состояние паники в целом привычно для мужчины — либо может стать таковым в любой момент. Движение #MeToo[12], прогремевшее в 2017 году, произвело в культуре мощный сдвиг. Выражение «токсичная маскулинность», словно пугающий обезьянолюдей черный монолит, провозглашало новую эру. Дебаты вокруг точного значения этого термина лишь отвлекали; смысл же был в том, что традиционная мужественность признавалась недоразвитой.