«Быть может за хребтом Кавказа» - [14]

Дорога — философская категория, похожая на жизнь, где есть начало, конец и цель (пусть призрачная):

В повозке так-то на пути

Необозримою равниной, сидя праздно,

Все что-то видно впереди,

Светло, синё, разнообразно;

И едешь час, и два, день целый. Вот резво

Домчались к отдыху: ночлег, куда ни взглянешь,

Все та же гладь и степь, и пусто, и мертво…

«Горе от ума»

Медленные дороги XIX столетия, дороги Грибоедова, Пушкина, Толстого, по мере движения дарившие счастье:

Хвала тебе, седой Кавказ,

Онегин тронут первый раз…

Белинский: «С легкой руки Пушкина Кавказ сделался для русских заветною страною не только широкой, раздольной воли, но и неисчерпаемой поэзии, странной кипучей жизни и смелых мечтаний!»

Лермонтов: «…изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже… Я сделался ужасным бродягой, а право, я расположен к этому роду жизни».

Лев Толстой: «Край… в котором так странно соединяются две самые противоположные вещи: война и свобода».

И снова быстрые потомки с некоторой завистью наблюдают медленных предков.

Ю. Тынянов — В. Шкловскому (15 января 1939 г.): «Думаю о Грибоедове и других и под конец перестал понимать, как у них хватило времени всего наворотить? Не так уж долго жили, много ездили…»

21 октября 1818 г. Грибоедов впервые видит «губернский город Тифлис».

Денис Давыдов: «Тифлис для нас, ссылочных, столица. Старые вести ваши для нас новости, а новости уже бог знает что!» (см. [Щук. сб., вып. 9, с. 323]).

Даже в 1859 г. один из друзей Грибоедова жаловался, что у того в письмах и рукописях «разные сарбазы, сердари, седар-аземы, науруз, ньюкер, чобан, шашлык» [Русское слово, 1859, IV, с. 7].

Как видим, «чабан», «шашлык» в прошлом веке еще требовали научного комментария («Шашлык — превкусное кушанье, приготовляемое следующим образом…» и т. п.).

«…Никакой край мира не может быть столь нов для философа, для историка, для романтика. Когда европейцы с таким постоянством рвутся к истоку Нила, как не желать нам, вратарям Кавказа, взглянуть в эту колыбель человечества, в эту чашу, из коей пролилась красота на все племена Европы и Азии, в этот ледник, в котором сохранилась разбойническая эпоха древнего мира во всей ее свежести. Между тем — до сих пор, кажется, не удавалось ни одному дельному офицеру попасться в плен и вырваться из него для того, чтобы познакомить нас с горцами, как В. М. Головнин познакомил нас с японцами» [Тифл. вед. 1831, № 9–11, с. 65–68].

Снова цитируем грибоедовского приятеля Александра Бестужева, заметившего, что благодаря романам Вальтера Скотта русские люди о Шотландии знают больше, чем о Кавказе, где во многих местах «один Аллах директор путей сообщения».

Из Тифлиса — в Петербург, старым друзьям (27 января 1819 г.): «Сделайте одолжение, не забывайте странствующего Грибоедова, который завтра опять садится на лошадь, чтобы трястись за 1500 верст. Я здесь обжился, и смерть не хочется ехать, а нечего делать. Коли кого жаль в Тифлисе, так это Алексея Петровича. Бог знает, как этот человек умел всякого привязать к себе, и как умел…» [Гр., т. III, с. 135].

Как умел…

Командир отдельного Грузинского корпуса и главнокомандующий гражданской частью в Грузии и в губерниях Астраханской и Кавказской генерал от инфантерии Алексей Петрович Ермолов. Согласно льстивому обращению хивинского хана — «великодушный и великий повелитель стран между Каспийским и Черным морями».

Жизнь чудная его в потомство перейдет,

Делами славными она бессмертно дышит,

Захочет — о себе как Тацит он напишет

И лихо летопись свою переплетет —

в стихотворном приветствии Жуковского последние строки подразумевают и знаменитые подвиги Ермолова (участник почти всех войн конца XVIII — начала XIX в., герой 1812 г.), и его тацитовский слог (отлично писал по-русски, французски, латыни), и навыки в переплетном деле, которому обучался в молодости: ожидал, что вскоре придут в Россию якобинцы, и тогда все будут равны, придется собственными руками зарабатывать хлеб насущный…

Ермолов — «римлянин»: очень любит величать себя «проконсулом Кавказа». Однажды обращается к солдатам: «Страшными явились вы перед лицом неприятеля, и многие тысячи не противостояли вам, рассеялись и бегством снискали спасение. Область покорена, и новые подданные великого нашего государя благодарят за великодушную пощаду. Вижу, храбрые товарищи, что не вам могут подлежать горы неприступные, пути непроходимые. Скажу волю императора, и препятствие исчезает перед вами» [Ермолов. Письма, с. 51].

Стиль Цезаря. Римские мысли требуют суровой простоты. Генерал гордится, что один из дагестанских правителей, наблюдая его неприхотливость, «имел сомнение, чтобы я был настоящий начальник… Пришла ему мысль, что под именем своим прислал я другого генерала» [Ермолов, ч. II, с. 65].

Но вместе с тем он восточный владыка. При случае охотно напоминает, что происходит от знатного татарского мурзы Арслана.

В западном смысле — холост, но в разное время имел трех мусульманских жен, заключив с их родителями «кебин», т. е. точный договор о временном браке, подарках и тому подобном: обряд, недействительный по христианским законам, но вполне нормальный — по мусульманским. Ситуация лермонтовской «Бэлы», где в роли Ермолова выступает Печорин. Только конец генеральской истории куда более счастливый: жены, забрав дочерей, позже вернулись в родные горы, вышли замуж; трех же сыновей с двойными именами — Виктора (Бахтияра), Севера (Аллахаяра) и Клавдия (Омара) — Ермолов взял с собою, прекрасно воспитал, сделал хорошими офицерами [Берже, с. 523–528].