Быть княгиней. На балу и в будуаре - [38]

Глава XV

Свое время в Париже я проводила хуже, чем ожидала, во взаимных визитах, большей частью церемонных и, следовательно, невыносимо скучных, тем более что я дорожила каждым днем, не думая долго оставаться на берегах Сены.

Меня много раз приглашали явиться в Версаль, но я отказывалась, говоря, что придворная сфера вовсе не моя, где я всегда считала себя простой Нинеттой. Между тем, мне сказали, что королева желает видеть меня. Я извинилась, не желая дожидаться в гардеробной на основании этикета, по которому французские перессы становились впереди иностранных посетительниц. Как статс-дама русской императрицы, я не хотела унижать чести своего двора и моего очень видного положения при нем, явившись в Версаль на заднем плане.

Однажды утром, во время завтрака с Ренналем, которого я часто посещала, мадам Сабран известила меня, что королева желает увидеться со мной в Версале у мадам Полиньяк. Сюда мне и предложили прийти, на свободе побеседовать с королевой.

В назначенный день я отправилась с сыном и дочерью и нашла королеву уже здесь. Она с милой предупредительностью вышла нам навстречу и, посадив меня около себя на софе, а детей неподалеку за круглым столиком, так ласково обошлась с нами, что мы были совершенно очарованы и вели себя как дома. Между прочим она похвалила моего сына и дочь за их ловкость в танцах: она слышала, что они превосходно танцуют. «Что же до меня, – прибавила королева, – я очень жалею, что вскоре вынуждена проститься с этим любимым развлечением». – «Но почему же, мадам, вы считаете это необходимым?» – возразила я. – «Да потому, что у нас не принято танцевать женщине после двадцати пяти лет». Забыв совершенно, что королева чрезвычайно любила игру, я с истинной небрежностью придворной Нинетты сказала: «Я не понимаю смысла такого принуждения; пока есть охота и пока служат ноги, к чему отказывать себе в удовольствии, которое гораздо естественнее, чем любовь к игре». Королева вполне согласилась с моим мнением, и мы продолжали разговаривать о разных разностях. Мое неловкое замечание, кажется, не произвело впечатления на государыню.

Не то было в высшем парижском обществе. На другой день не было ни одного кружка, где бы не толковали о моем промахе. Тем более я досадовала на свою ошибку, которая, впрочем, приобрела мне популярность во всех столичных котериях: в ней видели упрек самой королеве.

Мы возвратились домой в одной из придворных карет. Позже где бы мы ни встречалась с мадам Полиньяк или Сабран, я всегда получала от них вежливое приветствие со стороны королевы, которая предоставила моему сыну случай видеть сен-сирское заведение, закрытое для большинства посетителей.

Дидро, несмотря на упадок своего здоровья, каждый день бывал у меня. Утреннее время мы проводили в обзоре произведений лучших артистов, исключая только те дни, когда сын занимался математикой с учеником Д’Аламбера или танцевал с Гарделем. Вечера, когда оставалась дома, я проводила в кругу наших знакомых.

Гудон, скульптор, отнял у меня немало времени, снимая с меня по желанию моей дочери бронзовый портрет во весь рост. Когда он был окончен, я заметила артисту, что он слишком польстил оригиналу: вместо простой Нинетты он превратил меня в пышную французскую герцогиню с голой шеей и прилизанной прической.

В доме мадам Неккер я познакомилась с отенским епископом, а также с Гильбером, прославленным автором одного трактата о тактике. Здесь же я встретилась с Рюльером, которого знала еще в России в эпоху революции. Заметив его замешательство, вероятно, вследствие того, что я прежде не хотела принять его у себя, я обратилась к нему как к старому знакомому, которого была рада видеть. «Хотя, – сказала я, – мадам Михалкова была никому не доступна, но Дашкова самого выгодного мнения о вас и с гордостью позволяет себе думать, что ее друзья 1762 года навсегда останутся друзьями: и потому она будет рада видеть вас с одним, однако, условием, что она должна отказать себе в удовольствии читать вашу книгу, как бы она ни была интересна».

Рюльер, по-видимому, был очень доволен моим приглашением и часто навещал меня. Меня уверили все, кто читал эту книгу, и даже сам Дидро, чьей искренности я более всего верила, что в этом сочинении мое имя было представлено в самом светлом виде. Напротив, императрица выглядела, как мне рассказывали, на некоторых страницах далеко не привлекательным образом.

Легко понять мое удивление, когда двадцать лет спустя, в период французской революции, в эту эпоху озлобления, борьбы партий и цинизма, когда люди говорили, писали и действовали под влиянием бурных страстей, легко понять мое удивление, говорю я, когда эта книга вышла в свет под названием «Мемуары о революции 1762 года» Рюльера. И я увидела себя в ней наложницей графа Панина и предметом других бессмысленных и противоречивых наветов. Некоторые общеизвестные факты были так извращены, что трудно было верить, чтоб эта книга была собственным произведением Рюльера. Кто же, например, при всем невежестве в нашем правлении мог утверждать, что во время бракосочетания императрицы было договорено в случае смерти государя верховную власть передать в руки его жены? Положительно невозможно, чтобы Рюльер, человек умный, долго служивший на дипломатическом поприще, имевший под рукой самые достоверные источники, хорошо знавший мой нравственный характер и любовь к мужу, был способен так плоско нападать на мою репутацию и вообще написать подобное произведение.