Быть княгиней. На балу и в будуаре - [32]

Из отчета управляющего я узнала, что смерть унесла сорок пять человек из моих крестьян. Страшная болезнь, как думали, способна была заражать все в доме. Поэтому и не могли послать мои вещей в Петербург, а выжившие слуги должны были выдержать шестинедельный карантин, прежде чем их отпустили в Петербург.

Это несчастье так сильно поразило меня, что я заболела и пролежала в Риге три недели под влиянием самой тягостной тоски. В это время я написала своей сестре Полянской, попросив ее пополнить мой недостаток в прислуге и дать мне приют в ее доме, пока я не приищу себе квартиру. Дом, который я имела в Петербурге, был продан Паниным согласно моему желанию: я думала этой продажей покрыть издержки моего путешествия, на которое недоставало моих общих доходов с детьми. Но, к несчастью, дядя под влиянием Талызиной уступил этот дом одному из ее приятелей за половину настоящей цены.

Наконец, приехав в Петербург, я поселилась у своей сестры, а Каменская возвратилась к себе. Узнав о моем приезде, императрица прислала спросить о моем здоровье и моих делах; извещенная о последнем несчастье в моем имении, она подарила по случаю моих потерь десять тысяч рублей.

Я рада была увидеть своего отца, хотя и не ожидала от него помощи в данном случае. Но что было в тысячу раз отрадней для меня – я встретила с его стороны полное доказательство любви и уважения, которых на долгое время лишила меня ложная и ядовитая клевета, о чем, впрочем, нет надобности распространяться теперь. Я говорю, нет надобности распространяться об этой клевете, потому что отец убедился в неправде придуманных нареканий. Притом что за радость оправдываться в обстоятельствах, ложь которых потеряла для меня всякое значение? Но я долго скорбела от ее отравляющих последствий. Лишиться доброго мнения в глазах такого человека, как мой отец, было для меня верхом несчастья, если бы даже он не имел святого права на любовь своей дочери. Вместе с этим правом у него были качества, во всяком случае достойные уважения: со здравым и образованным умом он соединял благородный и добрый характер и совершенно был чужд того чванства и жеманности, которые обыкновенно отличают слабые и мелкие душонки.

По приезде к сестре я была не совсем здорова и не выходила из дому. Но нельзя было не заметить, что горизонт моей жизни начал проясняться, с тех пор как Григорий Орлов потерял привилегию любовника Екатерины. Так как мне невозможно было быстро перебраться в Москву по причине расстройства домашнего хозяйства, я наняла себе небольшой дом в Петербурге, купила мебель, обзавелась необходимой прислугой и устроилась здесь, хотя и не со всеми удобствами.

Как только оправилась, я явилась ко двору и очень ласково была встречена Екатериной. Затем императрица прислала мне шестьдесят тысяч рублей для покупки имения в мою собственность. Может быть, она доселе не знала, что, за исключением клочка земли близ Петербурга и дома в Москве, я более ничего не имела в мире. Или, вероятно, освободившись от влияния Орлова, она хотела показать мне свое благоволение, сделав мою жизнь более удобной. Как бы то ни было, этот подарок удивил меня. Вместе с тем я заметила перемену в ее обращении со мной: оно было совершенно не таким, какое я привыкла видеть в продолжение первых десяти лет от ее восшествия на престол.

Эти деньги помогли мне выручить моего отца из затруднительного положения; я заплатила за него тридцать три тысячи рублей вследствие жалобы, поданной на него.

В начале весны я переехала на свою маленькую дачу, где вдруг тяжело заболел гнилой лихорадкой мой сын, так что я боялась за его жизнь. Медики, лечившие его, не имели успеха. Я поручила им посоветоваться с молодым доктором Роджерсоном, который недавно прибыл из Шотландии. Он был прислан ко мне в полночь и, хотя не скрыл опасности болезни моего сына, отнюдь и не сомневался в его выздоровлении.

Семнадцать дней я не отходила от постели больного. Благодаря Провидению и искусству этого превосходного медика мой Павлуша был вне всякой опасности. С этой минуты я начала уважать Роджерсона, который со временем сделался одним из самых преданных и верных моих друзей.

Когда я сидела в спальне своего больного сына, генерал Потемкин возвратился из армии с известием о славной победе над турками и о предложении самого выгодного для нас мира.

Несмотря на все мое желание поздравить императрицу с ее блистательным успехом, я не могла явиться во дворец; написала ей письмо и приложила картину Анджелики Кауфман, представлявшую прекрасную греческую фигуру: подарок мой отвечал содержанию письма, в котором я говорила в пользу Греции и ее политического восстановления. В России это был первый опыт Кауфман, очаровательной артистки и еще более очаровательной женщины. Я радовалась, что императрице чрезвычайно понравилась картина.

Осенью того года (1773) я отправилась в Москву и нашла старую княгиню Дашкову удивительно здоровой для ее возраста. Деньги, подаренные мне императрицей, я отдала на верное сохранение в пользу моей дочери, чтобы наследственное состояние сына осталось неприкосновенным. Сделав все необходимые распоряжения, я переехала в Троицкое, откуда через каждые две недели возила детей в Москву на свидание с их бабушкой. В один из этих визитов я познакомилась в доме моего дяди Еропкина с генералом Потемкиным, которому суждено было сыграть такую баснословную роль в России, получить титул князя от германского императора, после того как Екатерина приблизила его к себе в качестве друга и любимца.