Быть или казаться? - [9]

Обстоятельства времени, действительно трудные, заставляли его иногда быть несправедливым. Так, он однажды уволил без всякой вины одну сотрудницу редакции, принося ее в жертву конъюнктуре, противостоять которой не мог. Она была скромным винтиком в редакции и большого ущерба делу ее увольнение не принесло, но одним лыком, которое ему ставили в строку недруги, стало меньше. Однако этим «лыком» был живой человек, ни в чем не провинившийся. В тогдашних обстоятельствах увольнение для этой сотрудницы означало катастрофу. Главный понимал это и при первой возможности, не отменяя решения, смягчил его: женщину, о которой идет речь, не совсем уволил из редакции, а перевел из литературных сотрудников в корректоры: перемена специальности, понижение в должности, уменьшение оклада. Но все‑таки лучше увольнения. Многие говорили ей: скажи спасибо! Но она спасибо говорить не хотела и упорно добивалась отмены несправедливого решения.

Спустя несколько месяцев обстоятельства переменились к лучшему. Мы были уверены: главный вернет ее на прежнюю должность. Она снова обратилась к нему с такой просьбой и получила решительный отказ. Восстановить ее в прежней должности означало признать, что несколько месяцев назад он поступил с ней неверно. Исправить теперь свой вынужденный шаг он оказался не в силах. Не позволило самолюбие. Быть всегда верным принципам труднее, чем казаться. Нелегко признаваться в слабостях, особенно тому, кто прославляет мужество.

Однако сильный, незаурядный, неоднозначный характер этого по-настоящему крупного человека менялся. Особенно изменился тогда, когда все успехи, им достигнутые, все посты, им занимаемые, его слава и популярность, известность и авторитет могли бы внушить ему, что меняться незачем, воспитывать себя нет нужды. Но большая и разносторонняя работа — творческая, организаторская, общественная, которую он неутомимо выполнял всю жизнь, сопровождалась неизменной внутренней работой самовоспитания. Свидетельством было его выступление на собственном юбилее. Ему исполнилось тогда пятьдесят лет.

В ответном слове юбиляра, неподдельно волнуясь, он прямо сказал, что ему случалось в жизни и ошибаться, и проявлять слабость, и поступаться тем, чем поступаться не следовало, ему есть о чем сожалеть и чего стыдиться. И закончил речь обещанием, что больше никогда не сделает ничего, что противоречило бы совести, сколько бы ему ни осталось жить.

Он прожил потом еще почти пятнадцать лет. Обещание выполнил. Все, кто встречался с ним последние полтора десятилетия его жизни, запомнили, что он стал еще отзывчивее, чем был прежде. Отзывчивость эта была действенной. Он помогал людям и в беде и в трудностях, хлопотал об издании книг недооцененных писателей. Принимал деятельное участие в организации выставок художников, которые были несправедливо забыты. Но больше всего делал он, чтобы воскресить словом и кинокамерой память о солдатах Великой Отечественной войны. Тратил на все это силы, время, нервы, энергию, здоровье, которого осталось немного. Использовал весь свой с годами возросший авторитет во благо людям, искусству, литературе. Десятки, да что десятки, сотни, может быть, тысячи людей могут рассказать об этом. Продолжал неутомимо трудиться, делая главное дело своей жизни, — создавая книги. Сохранил в себе качества, которыми отличался смолоду, — невероятное трудолюбие, энергию, деловитость, точность, организованность. И бесконечно усилил другие качества, которые с годами становились все более заметными в его характере, — деятельное стремление делать добро.

Я по-разному относился к этому человеку в разные годы: безоговорочное и лишенное критики восхищение в молодости сменилось более трезвым, а потом даже критическим отношением к нему в зрелые годы. И в итоге пришел к чувству глубокого, куда более осознанного, чем в молодости, уважения к нему и к пути, который он прошел.

На внутренних душевных весах часто колеблются: «быть» и «казаться». На весах этого человека они тоже колебались. Размахи были большими. Но перевесило: «быть»!

III

Одному моему коллеге-журналисту случилось как‑то познакомиться с блестящим медиком, доктором наук, и в обстановке необычайной: медик рассказывал о своей профессии молодым актерам. Всех покорил простотой и естественностью манер, а главное, значительностью того, о чем говорил.

Мой коллега захотел написать о нем и не без некоторой робости сказал профессору о своем желании. Тот охотно согласился и пригласил журналиста в свою клинику. На операции, на «пятиминутку», на обход, на лекцию, на общебольничное собрание. Возвращался журналист с этих встреч восхищенным. Он рассказывал мне, какие сложнейшие операции проводит профессор, как четко и спокойно дает указания помощникам, как доходчиво объясняет ученикам суть своих действий. Он уже знал о сложных операциях, которые впервые освоил его знакомый, какие труды тот опубликовал, а какие готовит к публикации. Однажды мой коллега вернулся из клиники подавленным. Едва началась операция, стало ясно: спасти пациента нельзя. Профессору пришлось все объяснить самому близкому для больного человеку. О словах, которые профессор нашел, о тоне, которым он их произнес, мой коллега говорил как о высоком проявлении мудрости, такта, милосердия…