Быть или казаться? - [14]

1 января. Исповедь. Недостаточно работал: слишком сдерживал себя. Хотя в жизни я скорее расточителен и слишком расходую себя, в литературе я, стоит мне взяться за перо, колеблюсь, становлюсь чересчур совестливым. Я вижу не прекрасную книгу, а ту дурную страницу, которая может эту прекрасную книгу испортить, и это мешает мне писать…

Недостаточно бывал на людях, следует видеть людей, чтобы расставить их но местам сообразно с заслугами. Слишком презирал журналистику, мелкие неприятности, щелчки судьбы. Недостаточно читал греческую литературу, недостаточно — латинскую. Недостаточно занимался фехтованием или велосипедом: заниматься ими до одурения…

Все больше и больше становлюсь эгоистом… Стараться искать счастья в том, чтобы делать счастливыми других. Не смел восхищаться книгами или поступками. Что за мания изощряться в остроумии перед теми самыми людьми, которых хочется обнять! Слишком добивался, и добивался лицемерно, от друзей похвал «Рыжику»…

Слишком много ел, слишком много спал, слишком трусил в грозу. Слишком много расходовал денег: дело не в том, чтобы много зарабатывать, а в том, чтобы мало тратить.

Слишком пренебрегал мнением других в важных вопросах, слишком часто спрашивал совета по пустякам…

Слишком упивался своим сочувствием несчастью других. Разыгрывал уверенного в себе человека. Притворялся маленьким мальчиком в присутствии мэтров; перед теми, кто моложе, изображал добряка и великого человека, который не виноват в том, что он гений.

Слишком интересовался киосками, в надежде увидеть там свои книги, слишком присматривался к газетам, надеясь найти там свое имя.

…Слишком много говорил о себе. О да, слишком, слишком! Слишком много говорил о Паскале, Монтене, Шекспире и недостаточно читал Шекспира, Монтеня и Паскаля.

В театре слишком вертелся направо и налево, как снегирь, чтобы подзадорить свою еще такую юную славу…

И я бью себя в грудь, говорю: «Войдите!!» — и встречаю себя очень приветливо, уже совсем прощенного…

Слишком много пил шартреза.

Слишком часто говорил: «добро, о котором я думаю», вместо: «зло, о котором я думаю».

Конечно, эти слова не следует принимать буквально. Но скольким людям, особенно творческого труда, и прежде всего молодым, склонным объяснять перерывы в работе настроением, неудачи — невезением, бросающим на полпути свои замыслы, будут поучительны эти высказанные без назидательности, но со страстью убежденности мысли.

Его «Дневник» — плод постоянных наблюдений не только за окружающим, но и постоянного пытливого самонаблюдения. Оно не самоцелью. Его цель — самовоспитание. Он пишет: «Нужно, чтобы дневник, который мы ведем, не был только болтовней… Нужно, чтобы он помог нам формировать характер, беспрерывно его исправлял, выпрямлял».

Многие, особенно смолоду, ведут дневники, но все ли ставят перед дневником такую задачу?

Все мы помним, что великий революционный мыслитель А. И. Герцен заставил зазвучать «Колокол», набатный зов которого будил революционное эхо по всей России.

«Былое и думы» А. И. Герцена — его замечательные воспоминания, документ эпохи и свидетельство удивительной жизни, книгу своеобразнейшего стиля не перестают читать и перечитывать. «Дневник», который молодой Герцен вел на протяжении трех лет (в тетради, переплетенной в зеленую кожу, — тетрадь ему подарила жена Наталья Александровна), читают меньше. Другие произведения Герцена затмили «Дневник».

Между тем чтение его поучительно. Герцен начал вести свой дневник, когда ему исполнилось тридцать лет. Круглая дата — нередко повод, чтобы подвести некий итог, заглянуть в будущее, подумать о том, к чему стремился, и ответить себе на вопрос, верно ли выбрал ты свой путь и далеко ли ушел по намеченному пути. А тридцать лет — дата особая. По представлениям, идущим еще от Данте, — это половина жизненного пути. Тридцатилетний человек во времена Герцена молодым себя не считал. Самое время остановиться, оглянуться, задуматься…

Именно в таком душевном состоянии начинает свой дневник А. И. Герцен.

«1842 г…. 25 марта. Тридцать лет! Половина жизни. Двенадцать лет ребячества, четыре школьничества, шесть юности и восемь лет гонений, преследований, ссылок. И хорошо и грустно смотреть назад. Дружба, любовь и внутренняя жизнь искупают многое. Но, признаюсь, беспрерывные гонения и оскорбления нашли средства причинять ужасную боль, и при слове 30 лет становится страшно, — пора, пора отдохнуть. Я наверное отслужил свои 15 лет, могу идти в бессрочно отпускные. Даже и 25, если считать годы вдвое, как у моряков за кампанию».

Состояние, в каком он начал вести дневник, было тяжелым. Герцен собирался в отставку, хотел уйти с казенной службы, насильственно навязанной ему, когда правительство отправило его в ссылку. Считать ли ему в тридцать лет жизнь законченной, удовлетвориться ли существованием «пустоты и роскоши?». Или избрать путь другой, высокий «с единой целью внутреннего просветления?». Ему мало внутреннего просветления. Он создан для того, чтобы просвещать других и действовать. «Я должен обнаруживаться, ну, пожалуй, по той же необходимости, по которой пищит сверчок». Неожиданное сравнение хорошо передает мысль: обнаруживаться, то есть проявлять свои способности, то есть действовать, — для Герцена необходимость. Его не заставишь отказаться от нее, как не заставишь сверчка замолчать.