Былой войны разрозненные строки - [135]

Итак, с иудейской религией было покончено. Но в начале лета был большой православный праздник и сосед, с дочкой которого Ниной Ада дружила, пригласил их пойти с ними в церковь. Лето было жарким, у мамы был пунктик, что тело ребенка должно дышать. По сему Ада бегала по двору в черных трусиках и белой косыночке. Кроме этой «одежды» на ней были сандалики. Нина была в длинной ситцевой «татьяночке», в черных ботиночках с петлей сзади. До собора ехали на трамвае. В его дворе стояли подводы с подстилкой из сена. Они были покрыты яркими домоткаными ковриками. На возах множество крестьянских семей из окрестных деревень. Когда они стали по ступенькам подыматься к дверям церкви, одна из служек подошла к Аде и сказала: «То, что ты не крещенная, значения не имеет. Бог принимает всех, а то, что ты голая Боженьке неугодно!» — Аду не впустили в церковь и она долго ждала Нину с родителями, слоняясь между возами. Так она была отвергнута и православным Богом.

И у нее остался только путь атеизма.

^{(по материалам Ариадны Бердичевской)}

Спасший знамя

В конце двадцатых годов семья Мишнаевых перебралась из еврейского села Бережное в Чернигов. Маленьким Миша бегал в городской парк, где стояли старинные пушки, на берег Десны, куда водочный завод спускал неочищенные воды, и живые еще рыбки выпрыгивали из воды. Отец был ломовым извозчиком, имел лошадь, в гражданскую воевал у Буденного, умер рано, осталось трое детей, Миша старший. Семья перебралась в Керчь. В первый класс Миша пошел, не зная ни одного русского слова. Вышел к доске: «А дэ тра-почка?» — Все засмеялись.

В сороковом году стали создаваться ремесленные училища и окончивший к этому времени восемь классов Миша, поступил учиться на химика-лаборанта в ПТУ при заводе им. Войкова. Это было большим облегчением для матери: в училище кормили и одевали.

2 октября 1941 года училище эвакуировалось на Урал. Путь был неблизкий, натерпелись немало. До станицы Славянской доставили на катерах. В станице скопилось огромное количество эвакуированных. Здесь Михаил впервые увидел евреев с бородами. Один их них нес на руках ребенка и приговаривал: «Ой, Йоселе! Ой, Йоселе!» — А ребенок был уже мертв… Этих несчастных грабили местные, отнимали вещи, за кусок хлеба драли семь шкур…

От Сталинграда до Куйбышева (Самара) везли на баржах. Три дня не кормили. У Михаила от голода начались галлюцинации: смотрел в воду и видел плывущие булки. Много булок. И в Серове было ненамного лучше: хулиганы отнимали еду… После освобождения Керчи, написал письмо домой. Ответила соседка — все погибли: мать с двумя сестренками (она все говорила: «Немцы нас не тронут, мы бедные»), дедушка с бабушкой, дядя с женой и тремя детьми…

Михаил пошел в военкомат проситься добровольцем на фронт. Ему еще не было восемнадцати, и его направили вЧеркасское военное училище, находившееся в Свердловске. Накануне Курской битвы многие училища, и в том числе Черкасское, были направлены на фронт. Офицерские звания не были присвоены и командир 1264-го стрелкового полка подполковник Цибульский — красавец еврей — сразу присвоил бывшим курсантам звания сержантов и назначил их заместителями командиров взводов. Во взводе были одни узбеки и командовать ими было нелегко. Имеющего образование Михаила направили на курсы радистов-телефонистов. Дивизия, которой командовал полковник, а потом и генерал Кустов, одной из первых вошла в Орел. Большая группировка противника была окружена. Пытаясь вырваться, немцы предпринимали по восемнадцать атак в день. Их не останавливали горы трупов. Но и наши потери были велики. На КП полка почти никого не осталось. Принявший полк после гибели Цибульского подполковник Пинегин — тоже неплохой мужик, сказал Михаилу: «Нет связи с батальоном. Пойди найди обрыв».

Взял провод в руку и пошел. Лес, тишина, птички поют. Красота. Нашел обрыв, соединил, нашел еще один. Вдруг шум, крики! Большая группа немцев, вырвавшихся из окружения, бежала прямо на него! Окружали с разных сторон. Ничего не успеть. Перепугался страшно. Молодой, едва стукнуло восемнадцать. Уже не мальчик, но еще не мужчина. Как было не растеряться. Но сообразил. На нем была новая немецкая плащ-накидка, трофейные сапоги, снятые с убитого немца, с широкими голенищами, за которые были заткнуты немецкие гранаты на длинной рукоятке. Быстро снял и спрятал пилотку, натянул на голову накидку, карабин сунул под нее и ПОБЕЖАЛ ВМЕСТЕ С НИМИ! И вместе с ними кричал: «Доннер ветер! Ферфлюхте швайн!».

Налетели наши штурмовики. Немцы сбились в кучу и залегли. Михаил швырнул в них одну гранату, вторую… И побежал. Оторвался.

Добежал до своего КП. И снова испугался. На КП не было никого! И СТОЯЛО ЗНАМЯ. Михаил быстро снял чехол, сорвал Знамя и только сунул его за пазуху — вбежали два немца! «Вас махст ду!»». — Договорить они не успели. Михаил развернулся и дал очередь из немецкого автомата, подобранного по пути. Потом увидел: под солдатскими шинелями офицерские мундиры.

Побежал дальше. Из ложбинки донеслись стоны. Спустился. Это был раненый командир полка. Помог ему выбраться. Идти он мог. Добрались до КП батальона. Пинегин сразу включился в обстановку и стал отдавать приказы. Михаил достал и отдал ему знамя. Командир полка обнял его и расцеловал: «Ты меня спас! Я тебя не забуду!» (За утерю знамени его бы разжаловали и отправили в штрафную роту). Пинегин представил Михаила к званию Героя Советского Союза, в представлении он написал все, кроме того, что Михаил спас знамя полка. Это понятно: как бы он при этом выглядел? И Михаил был награжден орденом Красного Знамени.