Былое, нынешнее, грядущее - [45]

– Это что за беготня? – сказала Гледлид, подхватив Светолику на руки. Она подцепила пальцем черешенки-близнецы на сросшихся ножках и подразнила ими малышку. – Кушать уже поздно, спать надобно. Вас это тоже касается, – строго добавила она расшалившимся старшим девочкам. – Устроили тут тарарам на сон грядущий... А между тем Берёзка лежит хворая. Не стыдно вам так себя вести?

Лица у обеих девочек-кошек сразу уныло вытянулись, и они, пристыжённые, побрели в опочивальню. Всё же позволив Светолике съесть несколько черешен, Гледлид отнесла её в постель. Убаюкивать детей мурлыканьем, как кошки, навья не умела, у неё был свой приём – завораживающий взгляд оборотня, от которого люди цепенели. Его она применила лишь совсем чуть-чуть, на несколько мгновений, чтоб не доводить малышку до испуга и полного обмирания. Светолика сразу стала тихой и задумчивой – из-под одеяла выглядывал только её нос и большие, неподвижно уставившиеся на Гледлид глаза.

– Вот, так-то лучше, – усмехнулась навья. – Слушай-ка, что я тебе расскажу. Жила-была девочка, которая очень любила черешню...

Она смолкла: Светолика уже посапывала, сомкнув пушистые ресницы.

– Это самая короткая сказка, которую мне только доводилось придумывать, – хмыкнула навья себе под нос.

Возвращаясь к Берёзке, она ещё за дверью слышала её кашель и сиплые всхлипы. Ей пришлось потратить несколько мгновений, чтобы унять жаркую волну негодования и войти к своей любимой волшебнице с мягким, ласковым выражением на лице. Семейство ложкаря сейчас, небось, преспокойно лопало блины да пироги, пока Берёзка тут изводилась; им и невдомёк было, до чего они её довели... Но какое право Гледлид имела высказывать им всё это? Для них она была просто навья – а значит, враг.

– Не убивайся ты так, – утешала Берёзку Зорица. – Успокоятся со временем, привыкнут – никуда не денутся...

– Я уж и сама не рада... – Берёзка промокнула платочком нос и покрасневшие глаза. –  Гледлид долго этого ждала, но нужно ли это мне такой ценой?

Навья застыла в дверях. Мертвящая горечь разливалась в груди, сердце подёргивалось налётом инея, а все слова разбивались вдребезги, не достигая языка. Их с Берёзкой взгляды встретились... Та поняла, что навья всё слышала, закрыла лицо руками и затряслась в рыданиях и кашле.

Зорица догнала Гледлид уже на крыльце. Её мягкие руки легли на плечи навьи, своей тёплой белогорской силой заставляя её медлить.

– Ну куда ты?.. Неужто ты не видишь, что её душа в клочья рвётся?

– Они – её семья, – сказала навья глухо, поворачиваясь к ней. – А я – никто. Мне дорог её покой. И я не хочу, чтобы она приносила жертвы, с неё и так хватило в жизни потерь.

– Ты глупая совсем, да? – Зорица возмущённо засверкала ясными незабудковыми глазами и толкнула Гледлид в плечо. – Иди к ней сейчас же! Обними и не отпускай... Это самое правильное, что ты сейчас можешь сделать!

Гледлид спустилась ещё на два шага по ступенькам крыльца, но родной голос в её голове позвал: «Лисёнок...» – совсем как в ту осеннюю ночь. Мучительно зажмурившись, она постояла немного, а потом развернулась и устремилась обратно.

Берёзка сидела в постели, тяжело всхлипывая и кашляя. Губы Гледлид были сомкнуты горечью, и она молча прижала к себе хрупкую, измученную волшебницу – просто потому что не могла иначе.

– Пушистенький мой, – хрипло простонала Берёзка.

– Если тебе будет так спокойнее – я уйду, – сказала Гледлид, и её голос звучал бесприютно, мёртво, неузнаваемо. – Ты разрываешься между родными и мной, и я не хочу, чтобы ты теряла из-за меня тех, кем ты дорожишь. Я оставлю тебя в покое, если ты считаешь, что так будет лучше. Одно твоё слово – и меня здесь не будет. Я не могу смотреть, как ты мучаешься...

– Нет... – С протяжным стоном Берёзка обвила руками шею навьи, цепляясь за неё, точно утопающий – за соломинку. – Не уходи... Лисёнок мой...

– Скажи мне только одно: ты меня любишь? – Гледлид, всматриваясь в её заплаканные глаза, стиснула её – жёстко, требовательно, неистово, слишком больно для её хрупких плеч, но ей было важно это знать.

– Радость моя рыжая... Зверь мой родной... – Берёзка вжималась в её объятия так, будто мир вокруг рушился, накрывая их обломками. – Я не могу... Не могу, не могу без тебя!

Это маленькое дополнение – «без тебя» – превращало невыносимое «не могу» в самый сладкий бальзам для сердца навьи.

– Всё... Успокойся, счастье моё... Лада моя бесценная, – хрипло прошептала она, впившись крепким поцелуем в губы Берёзки. – Я с тобой. И всегда буду, ты же помнишь... В стужу и в зной, днём и ночью...

– Солнышко моё золотое... – Пальцы Берёзки бабочками порхали по рыжим волосам навьи, щекотали и нежно мяли ей уши. – Лисёночек мой маленький... Пушистик родной...

Этот исступлённый поток ласк будил в груди Гледлид утробное рычание. Каждое нежное слово с губ любимой волшебницы жгуче ударяло её, точно маленький хлыстик, и навья вздрагивала душой и телом в ответном порыве обнять, окутать собой, слиться в единое целое, прильнуть сердцем к сердцу. Рождённый в сумрачном мире зверь впитывал тёплые сгустки света, урчал и жмурился от счастья. Он боялся шевельнуться, чтоб не стряхнуть с себя объятия тонких, лёгких, ослабленных хворью рук.