Былое, нынешнее, грядущее - [35]

– Тебе никогда не приходило в голову, что существование твоё – весьма ограниченное? – несло навью. – Разве это не скучно – дом, дети, пряжа, сад?.. Разум в таких условиях просто задыхается и голодает. Нет, я бы не выдержала! Такая жизнь домашней клуши – не по мне.

Гледлид никогда не считала себя приятной в общении, но в то прекрасное утро она узнала, что эта серая мышка – сама тот ещё «подарочек». Колючие кусты зашелестели и затянули навью в свои недра. Она отчаянно барахталась, стараясь выбраться, но ветки с острыми шипами вскидывались, как живые, цеплялись за её одежду и волосы, царапали руки и лицо... А потом куст стащил с её головы и сожрал шляпу-треуголку – только пёрышки жалобно мелькнули на прощание. О растительном мире Яви Гледлид знала ещё далеко не всё, а поэтому перепугалась не на шутку, приняв обыкновенный крыжовник за плотоядное создание, прикинувшееся безобидным кустом. А Берёзка торжествовала:

– Больно тебе, да? А скольким людям ты сделала больно своим языком?

С «клушей» Гледлид, пожалуй, хватила лишку... Но из того, что Берёзка рассказывала о своей жизни, лучших выводов сделать было нельзя. Не исключено, что она о многом умолчала; эта недостаточность сведений привела к плачевному исходу: исцарапанная Гледлид еле выкарабкалась из «живых» кустов. Лезть обратно в средоточие колючего ужаса за потерянной шляпой она не решалась, и Берёзка с торжествующим видом сама достала треуголку.

– Трусиха, – хмыкнула она.

Где был этот зелёный колдовской огонь глаз и вызывающий румянец насмешливо изогнутых губ в их первую встречу? Похоже, эта ведьмочка ловко умела прикидываться непримечательной невидимкой, а сейчас раскрыла свою суть во всей красе... Она дразнила губами, бросала вызов глазами, приводя Гледлид в бешенство и отравляя кровь ядом мести за попранное самолюбие. Так навью ещё никто не унижал! Как нашкодившего щенка мордочкой в лужу, так и её – задом в колючки... Но что за губки! У той старушки в траурных одеждах рот был бесцветным и тонким, сжатым в нитку – впрочем, навья уже не могла точно сказать, каким он был и имелся ли вообще. У ведьмочки ротик оказался до дрожи сладкий. «Трусиха», – презрительно изгибался он, обжигая Гледлид жаждой мести. Ещё не придумав, каким будет возмездие, навья бросилась на Берёзку – и угодила в очередную ловушку. Коварству колдуньи не было предела: ветки малины захлестали Гледлид по лицу, но это уже не могло её остановить. Продравшись сквозь взбесившийся малинник, исцарапанная до красноты и обезумевшая от ярости, она выставила вперёд скрюченные когтистые пальцы, чтобы схватить и стиснуть... А что делать дальше, она додумать не успела, потому что увидела чудо.

Берёзка кружилась и смеялась, и цветущий сад вторил ей, осыпая её снегом лепестков. Нежно-серебристые переливы смеха гуляли в кронах, сыпались с ветвей, сад дышал и разговаривал, наполнялся многоголосым перезвоном. Берёзка танцевала, порхала на весенних крыльях из лепестков, а они окутывали её голову короной, одевали плечи белоснежным плащом. Этот смех тоже был ловушкой – для сердца, и навья в неё с разбегу радостно влетела. А потом, остановившись, задалась вопросом: а как должна смеяться её любимая женщина? Самая прекрасная и нужная, за которую – хоть в огонь, хоть в воду, и без которой – ни жизни, ни дыхания, ни счастья? Наполненный весенним гомоном сад ответил: вот так.

– Что? Опять шляпу потеряла, смотри! – дохнула Берёзка Гледлид в лицо душистыми чарами весеннего ликования.

А та, шагнув вперёд на подгибающихся ногах, пробормотала:

– Да я согласна хоть голову на плахе потерять, только чтобы услышать вот это...

Она несла чушь, но это было уже неважно. Берёзка смеялась в ответ – самым прекрасным на свете смехом, от которого сердце сладко щемило и плакало глупыми, счастливыми слезами. Гледлид оступилась и опять навлекла на себя гнев милой колдуньи, отпустив едкое замечание насчёт Огнеславы:

– То-то я гляжу, она так задумчиво смотрит на тебя... А её супруга – слепая клуша-простушка, ничего в упор не замечает. М-м, да тут у вас, похоже, весьма занятный треугольничек вырисовывается! В тихом болотце, оказывается, кипят страсти!

Глаза Берёзки ответили не сердитым колдовским огнём, а тихой, как туман над ночным озером, печалью, и сердце Гледлид горько заныло от раскаяния.

– Уж такой у меня злой язык – не щадит даже тех, кто мне нравится, – вздохнула она.

– Мало тебе было уроков? – нахмурилась Берёзка.

Её сдвинутые брови грозили малиновым наказанием, глаза сверкали остриями крыжовниковых шипов... Самый очаровательный гнев, какой только существовал на свете.

– Нет, больше ты меня в колючие кусты не заманишь, – сказала Гледлид и осуществила своё возмездие.

Она накрыла этот дерзкий, манящий ротик губами. Несколько мгновений она наслаждалась его мягкостью, испуганной дрожью, живым теплом, а потом погрузилась в него глубже – властно, уверенно, но нежно. Да, Берёзка была до слёз хрупкая под этим балахоном, руки Гледлид чувствовали тонкие, лёгонькие косточки. Даже сжать покрепче в объятиях страшно – как бы не сломать что-нибудь...

Напрасно она это сделала: один раз попробовав эти губки, хотелось целовать их снова и снова. Но грустное, полное слёз «я не могу» останавливало пылкий напор навьи, разум с совестью подсказывали, что нельзя спешить, а мрак вдовьего облачения веял холодком одинокой ночи. Призрак княжны вставал на пути навьи, суровый и грозный, как застывшая над Калиновым мостом скала, и Гледлид терялась, не зная, как подступиться к Берёзке, что говорить. Очень хотелось хоть чуть-чуть приподнять чёрное покрывало неприступности, в которое закуталась юная колдунья, но... что, если она заплачет? Одна её слезинка – и навья, беспомощная и растерянная, стискивала челюсти от бешенства, потому что ничем не могла помочь. Не могла взять и вырвать из сердца Берёзки горе, оно должно было проделать свою работу и пройти своим чередом – и не ускоришь, не подстегнёшь. Ребёнок... Думая о крошечном существе, что жило и росло у Берёзки внутри, Гледлид пыталась понять, что она к нему чувствует. Это была частичка прошлого, которую не вычеркнешь, и даже ревновать к ней бессмысленно, поэтому оставалось только принять всё как есть. Умом Гледлид это понимала, но в чувствах пока разобраться не могла.