Былое и думы (Часть 5, продолжение) - [29]

- И они не имеют матери, а отец их далеко. Вы хоронили их бабушку...

Это были дети Гарибальди.

-...Толпы изгнанников собрались через сутки на дворе, в саду, они пришли проводить ее. Фогт и я, мы положили ее в гроб. Гроб вынесли. Я твердо шел за ним, держа Сашу за руку, и думал; "Вот так-то люди глядят на толпу, когда их ведут на виселицу".

Какие-то два француза - одного из них помню - граф Bore - на улице с ненавистью и смехом указали, что нет священника. Тесье было прикрикнул на них, - я испугался и сделал ему знак рукой: тишина была необходима.

Огромный венок из небольших алых роз лежал на гробе. Мы все сорвали по розе - точно на каждого капнула капля крови. Когда мы входили на гору, поднялся месяц, сверкнуло море, участвовавшее в ее убийстве. На пригорке, выступающем в него, в виде Эстрели, с одной стороны, и Корниче - с другой, схоронили мы ее. Крутом сад, - эта обстановка продолжала роль цветов на постеле.

Недели через две Гауг напомнил о последней воле ее, о данном слове: он и Тесье собирались ехать в Цюрих. Марии Каспаровне было пора в Париж. Все настаивали, чтоб я отправил Тату и Ольгу с ней, а сам с Сашей ехал бы в Геную. Больно мне было расставаться, но я не доверял себе; может, думалось мне, и в самом деле так лучше, ну, а лучше, пусть так и будет. Я только просил не уводить детей до 9/21 мая: я хотел провести с ними четырнадцатую годовщину нашей свадьбы.

На другой день после нее я проводил их на Барский мост. Гауг поехал с ними до Парижа. Мы посмотрели, как таможенные пристава, жандармы и всякая полиция тормошили пассажиров. Гауг потерял свою трость, подаренную мною, искал ее и сердился, Тата плакала. Кондуктор, в мундирной куртке, сел возле кучера. Дилижанс поехал по драгиньянской дороге - а мы, Тесье, Саша и я, пошли назад через мост, сели в коляску и поехали туда, где я жил.

Дома у меня больше не было. С отъездам детей последняя печать семейной жизни отлетела - все приняло (526) холостой вид. Энгельсон с женой уехал дня через два. Половина комнат были заперты. Тесье и Edmond переехали ко мне. Женский элемент был исключен. Один Саша напоминал возрастом, чертами, что тут было что-то другое... напоминал кого-то отсутствующего!

Post scriptum

...Дней через пять после похорон Гервег писал своей жене: "Весть эта глубоко огорчила меня, я полон мрачных мыслей - пришли мне по первой почте "I. Sepolcri" - Уго Фосколо".

И в следующем письме57: "Теперь настало время примирения с Герценом, причина нашего раздора не существует больше... Лишь бы мне его увидеть - с глаза на глаз - он один в состоянии понять меня!"

И понял!

ПРИБАВЛЕНИЕ

I. ГАУТ.

Гауг и Тесье явились одним утром в Цюрих, в отель, где жил Гервег. Они спросили, дома ли он, и на ответ кельнера, что дома, они велели себя прямо вести к нему, без доклада.

При их виде Гервег, бледный, как полотно, дрожащий, встал и молча оперся на стул.

"Он был страшен, - до того выражение ужаса исказило его черты", - говорил мне Тесье.

- Мы пришли к вам, - сказал ему Гауг, - исполнить волю покойницы - она на ложе предсмертной болезни писала вам, вы отослали письмо нераспечатанным под предлогом, что оно подложное, вынужденное. Покойница сама поручила мне и Тесье дю Моте засвидетельствовать, что она письмо это писала сама по доброй воле, и потом вам его прочесть.

- Я не хочу... не хочу...

- Садитесь и слушайте! - сказал Гауг, поднимая голос. (527)

Гауг распечатал письмо и вынул из него... записку, писанную рукою Гервега.

Когда письмо, нарочно страхованное, было отослано назад, я отдал его на хранение Энгельсону. Энгельсон заметил мне, что две печати были подпечатаны.

- Будьте уверены, - говорил он, - что этот негодяй читал письмо и именно потому его отослал назад.

Он поднял письмо к свечке и показал мне, что в нем лежала не одна, а две бумаги.

- Кто печатал письмо?

- Я.

- Кроме -письма, ничего не было?

- Ничего.

Тогда Энгельсов взял такую же бумагу, такой же пакет, положил три печати и побежал в аптеку; там он взвесил оба письма - присланное имело полтора веса. Он возвратился домой с пляской и пением и кричал мне:

"Отгадал! отгадал!"

Гауг, вынув записку, прочитал письмо, потом, взглянув на записку, которая начиналась бранью и упреками, передал ее Тесье и спросил Гервега:

- Это ваша рука?

- Да, это я писал.

- Стало, вы письмо подпечатали?

- Я не обязан вам давать отчета. Гауг изорвал его записку и, бросив ему в лицо, прибавил:

- Какой же вы мерзавец!

Испуганный Гервег схватился за шнурок и стал звонить изо всей силы.

- Что вы, с ума сошли? - спросил Гауг и схватил его за руку.

Гервег, рванувшись от него, бросился к двери," растворил ее и закричал:

- Режут! Режут! (Morel! Mord!)

На неистовый звон, на этот крик всё бросилось по лестнице к его комнате; гарсоны, путешественники, жившие в том же коридоре.

- Жандармов! Жандармов! Режут! - кричал уже в. коридоре Гервег.

Гауг подошел к нему и, сильно ударив его рукой в щеку, сказал ему:

- Вот тебе, негодяй (Schuft), за жандармов! (528)

Тесье в это время взошел опять в комнату, написал имена и адрес и молча подал их ему. На лестнице собралась толпа зрителей. Гауг извинился перед хозяином и ушел с Тесье.