Былое и дамы - [23]

Зал был наполовину пуст. Оркестранты настраивали инструменты, когда из-за кулис быстрым шагом вышел крошечный человечек, почти карлик, с огромной не по росту головой. Высоко взбитая рыжая челка надо лбом и горбатый клюв носа придавали ему вид опасной хищной птицы. Он поклонился залу и взял в руки дирижерскую палочку. Зрители, зажатые в клетках жестких кресел, вяло зааплодировали. Мальвида была знакома со многими из них — это были члены общины немецких эмигрантов. Они, по всей вероятности, тоже пришли на концерт из революционной солидарности. Дирижер объявил: “Увертюра к опере “Летучий Голландец”, рывком поднял палочку и грянула музыка. Именно грянула, а не полилась, не поплыла, не зажурчала. Мальвида, половину жизни посвятившая музыке, никогда не слышала ничего подобного этим раскатам грома, этим сверканиям молний, этим завываниям ветра. Казалось, буря заполняет все пространство, и вдруг над бурей взмыли два человеческих голоса — мужской и женский — они вознеслись ввысь и слились в страстной молитве.

Музыка Вагнера ничем не была похожа ни на нежные переливы Моцарта, ни на сладостные хитросплетения Баха. “Какофония!” — сердито буркнул сосед Мальвиды, с трудом высвободился из объятий кресла и, демонстративно громко топая, выскочил из зала. За ним последовали другие, не все, но многие — простить такое нарушение священной немецкой музыкальной традиции не могла позволить им даже революционная солидарность. Но Мальвида не заметила ни щелканья кресел, ни наглого топота, ни хлопанья дверей. С первого же аккорда ее охватил какой-то неземной восторг — она услышала музыку сфер. За увертюрой к опере “Летучий Голландец” последовала увертюра к опере “Тангейзер”, тоже прекрасная и впечатляющая. Мальвида очнулась только когда оркестр смолк, и маленький человечек вышел к рампе кланяться почти пустому залу. При каждом поклоне его огромная хищная голова склонялась так низко, что казалось, будто она вот-вот перевесит щуплое тело и оно в отчаянии рухнет вниз, на мраморные плиты пола.

После нескольких жидких хлопков дожившая до конца концерта публика потянулась к выходу, Вагнер повернулся было уйти со сцены, как вдруг заметил очарованный взгляд Мальвиды, все еще стоящей в оцепенении, не в силах прийти в себя после пережитого взрыва эмоций. Их глаза встретились на миг, его глаза были полны слез, ее тоже. Неожиданно для себя она сказала: “Не огорчайтесь, Рихард Вагнер. Вы — гений, а простым людям непросто сразу распознать гения!” И поспешно вышла из зала, даже не услыхав брошенного ей вслед вопроса: “Кто вы?”

На следующий вечер она опять попросила Искандера уложить детей, поцеловала Оленьку, которая ни за что не хотела ее отпускать, и поехала к своим друзьям Альтхаузам, устроившим прием в честь немецкого собрата по оружию. Вагнер узнал ее сразу, как только она вошла. Он подошел к ней и поцеловал ее руку: “Спасибо, незнакомка. Вы спасли меня от самоубийства”. Все было бы прекрасно, если бы после ужина не разгорелся спор о смысле жизни и пружинах человеческой деятельности. Мальвида убежденно доказывала, что человечество можно исправить с помощью образования и разъяснения. Вагнер же, покоренный учением Шопенгауэра, настаивал, что жизнь человека трагична, бессмысленна и неисправима. Он пришел в сильное раздражение и говорил резко и обидно. Он выкрикнул: “Вы утверждаете, фрейлин, что жизнь — это торжество духа, я же, напротив, считаю, что жизнь — это торжество брюха”. И тут же пожалел, что обидел женщину, только что спасшую его от самоубийства. Он опять поцеловал ей руку и прошептал: “Простите”.

Конечно, она его тут же простила — разве можно обижаться на гения? Это было пять лет назад и вот послезавтра будет премьера его оперы в Париже. Она непременно должна услышать эту оперу, но как быть с Ольгой? Она ни разу за все это время не оставляла ее вечером одну.

“Ты отпустишь меня послезавтра вечером в оперу?” — кротко попросила она.

“А тебе обязательно нужно туда идти?”

“Обязательно!”

“Тогда и я пойду с тобой”.

“Но это невозможно! Я боюсь, детей по вечерам в оперу не пускают”.

“Ты боишься, но ведь не уверена? Так давай попробуем!”

И они отправились в оперу вдвоем. Ольга принарядилась так, чтобы выглядеть хоть немножко старше своих десяти лет — она была девочка хорошенькая, высоконькая, смуглая, темноглазая, и в специально приобретенном для этого вечера лиловом платье вполне могла сойти за двенадцатилетнюю. Мальвида купила в кассе два билета и храбро повела Ольгу на контроль.

“Детям на вечерние спектакли вход запрещен”, — объявил хмурый капельдинер.

“Мосье, эта девочка лучшая ученица моей музыкальной школы, — зачастила Мальвида. — Сейчас мы с ней разучиваем фортепианную сонату Рихарда Вагнера и ей очень важно услышать его оперу”.

Ольга сделала книксен. “Пропустите меня, пожалуйста, мосье, — жалобно пропела она. — Я обожаю музыку господина Вагнера”.

Капельдинер перевел взгляд на тонкую шейку Ольги и смягчился: “Ты не будешь вскакивать, шуметь и мешать другим?”

“Что вы, мосье! Я ведь пришла слушать музыку!” Капельдинер поверил хорошенькой девочке и впустил ее в зал.