Былое — это сон - [35]

Мне всегда делается тоскливо, когда я думаю о ней. Почему она меня бросила? Что я такого сделал? Чего я не сделал?

Только б не думать о ней и об этом белом доме. Она стоит передо мной бледная, как привидение.

Сусанна сказала:

— Гюннер ничего не понимает. Он так и не понял, что все началось, когда мы встретились с ним.

Я тогда подумал, что не такая уж я блестящая ему замена.

Мэри воспитывалась в монастырской школе в Новом Орлеане. Она рассказывала, что они мылись в бане в маленьких хорошеньких фартучках с бретельками и поясом, который завязывался на спине изящным бантом. Меня передернуло при мысли о таком целомудрии. Я бы не мог быть аббатисой.

Когда я вернусь в Сан-Франциско, я постараюсь найти тот белый дом с садом. Если он существует.

Был в Лос-Анджелесе один человек, который много лет выписывал фальшивые счета и подделывал подписи. В конце концов он не выдержал и сам на себя заявил. Целый год, пока длилась ревизия, он сидел в тюрьме. Газеты кричали о его дерзких миллионных махинациях.

В кассе оказались все деньги до последнего цента. Он все это проделывал, чтобы прикрыть то, чего никогда не делал.

Когда я в последний раз видел Мэри, на ней было узкое темное платье с белыми кружевными манжетами и воротничком. Такой я вижу ее и здесь, на сетере. Вижу на фоне окна ее чуть индейский профиль.

Мне запомнился один из самых прекрасных дней, проведенных с нею. Однажды в ноябре мы жили в домике на побережье, все отдыхающие уже разъехались. Днем мы бродили по широкому пляжу, море лениво лизало песок. К вечеру подул ветер, и ночью наш домик весь сотрясался от бури. Мы пили вино, и она рассказывала мне о своей матери, которая погибла во время волнений в Новом Орлеане.

Любил ли я Мэри? Во всяком случае, мне ее так не хватало, что я прибегнул к магии, и мне удалось вызвать ее образ. Она лежала рядом со мной и улыбалась. Оставалось только наклониться и поцеловать ее живые губы. Я наклонился, и мое лицо уткнулось в прохладную подушку.

Эти дни на сетере Йенни… сколько темных дней пережил я с тех пор! Однажды на Стортингсгатен я посторонился, уступая дорогу Гюннеру Гюннерсену. Он меня не заметил. Он был как ребенок, который только что перестал плакать. Видно, его что-то напугало, и он со страхом всматривался в прохожих. По его лицу я понял, что он уже давно так ходит по улицам и уже давно не спал. Еще я подумал, что надо бы сделать ему укол, чтобы он сутки пролежал в забытьи. Гюннер остановился, тупо уставившись в пространство. Немецкие солдаты, проходя, чуть не сбили его с ног, он уронил шляпу. Они засмеялись и прошли мимо, он наверняка даже не понял, что произошло. По улице шагала рота военных моряков, распевая «Wir fahren gegen Engelland»[18]. Они отняли и родину и счастье у всех норвежцев. А Гюннера вдобавок ограбили те, кому он больше всего доверял.

Странное дело, когда Йенни вернулась вчера вечером, она была тиха и добра, мы провели несколько приятных часов. Потом мы лежали и беседовали, пока не запела малиновка. Глухари еще токовали, но Йенни больше не хотелось охотиться. В первую ночь она побежала на охоту словно в угаре. Я задул лампу, в комнату вползло серое утро. Йенни все еще болтала. Последнее, о чем она спросила: не надумаю ли я отказаться от фабрики и поселиться в Норвегии. Мне не хотелось отвечать, и я подождал несколько минут, не заговорит ли она о другом. И вдруг увидел, что она спит.

Твоя мать, когда я знал ее, спала тихо, как ребенок.

Та, которую я любил, храпела.

Сегодня сюда на сетер крестьяне пригнали коней, овец и коров. Несколько меринов, которых выхолостили совсем недавно, все еще резвились, как молодые жеребцы. Овцы блеяли, коровы мычали, и неожиданно воздух наполнился жужжанием мух.

Нам пришлось воздвигнуть вокруг домика настоящее укрепление, чтобы сохранить покой в своем Ноевом ковчеге. Большую часть дня мы таскали еловые ветки и хворост и крепили ими слабые места.

Еще раньше я заметил ямку недалеко от двери. Сегодня я увидел, как лошадь ест из нее землю. Она стояла, опустив морду к самой земле, и медленно пережевывала, можно сказать, основу своего существования. Мы не могли понять, в чем дело, но потом я прогнал лошадь и попробовал на вкус землю из ямки. Она оказалась соленой. Должно быть, кто-то вылил туда рассол.

Природа и люди как будто договорились, что с сегодняшнего дня начнется весна. К вечеру пошел дождь, но было по-прежнему тепло. Мы долго бродили в сумерках. Я очень рад, что Йенни все же вытащила меня сюда, в этот старый исконный норвежский лес с озером и горами. Когда мы вернулись домой, я остановился в дверях, засмотревшись на комара, плясавшего под дождем. Я смотрел на него добрых пятнадцать минут. Всякий раз, когда он хотел пролететь в дверь, я отгонял его прочь. Он не спеша лавировал между дождинками, и ни одна не задела его, все выглядело очень естественно. Над лесом пролетел самолет с зажженными габаритными огнями. Раньше люди только тонули в море, теперь они завоевали воздух и могут падать оттуда. Трясогузка пробежала за мухой, пролетел дикий голубь, я закрыл глаза, слушая его любовное воркованье. С болота послышался плеск, там ходили лошади, ветки трещали в воде у них под копытами. Кроваво-красная луна повисла на верхушке сосны.