Былое — это сон - [24]

Я постоянно размышляю над всем, решительно над всем, что меня окружает.

Странно рассказывать о самом себе, тем более самому себе. Я должен сразу же объяснить, почему я так поступаю: мне хочется, чтобы мой ребенок когда-нибудь прочел это, наш с Йенни ребенок. Я пишу для ребенка, который уже родился и будет моим наследником.

Моя фабрика в Сан-Франциско производит всевозможные инструменты, и мне крупно повезло с тех пор, как я, покинув в 1909 году Норвегию, прибыл в Соединенные Штаты с десятью долларами в кармане.

Стоило мне написать эти слова, как на меня нахлынуло столько воспоминаний, что несколько часов я ходил взад и вперед по комнате, забыв обо всех своих планах.

И вдруг, — от этого вполне можно стать суеверным, — вдруг раздался телефонный звонок, и я вздрогнул от его приглушенного звука: было уже за полночь. Видно, что-то случилось.

Звонил Карлсон, он сказал, что получена телеграмма из Стокгольма.

Вот она:

«Бежал из Норвегии обещал телеграфировать Йенни родила сына Джона Люнда Торсона.

Финн Габриельсен»

Глубоко взволнованный, я долго смотрел на телеграмму. Отправитель был мне неизвестен. Поохать в Норвегию, чтобы обзавестись там сыном! Завершить старую любовную историю…

Осло, осень 1939.

Сан-Франциско, октябрь 1940.

Дорогой Джон!

Все, что я собирался написать в эти осенние и зимние вечера, все это я теперь адресую тебе, Джону Люнду Торсону, моему наследнику. Но прочтешь ты это не раньше, чем станешь взрослым мужчиной, а я — умру.

Первое, что тебе захочется выяснить, — что же произошло у нас с твоей матерью. Одно время я был очень влюблен в нее, но никогда ее не любил. Тебе будет трудно это понять, ведь ты проживешь с ней все детство и, возможно, увидишь, как долгие годы ее будет любить другой мужчина. Так уж получилось. Может, я привязался бы к ней по-настоящему, если б между нами не встала другая женщина, менее достойная, чем твоя мать. Но ты знаешь, в мире не все распределяется по заслугам.

По мнению многих, я из тех, кто идет благопристойным путем, безошибочно ведущим к земному счастью, уважению ближних и вечной погибели. На мою долю досталось не так уж много купленных, полученных взаймы или украденных радостей. Мне нравились многие женщины, но с тех пор, как мне стукнуло восемнадцать, я уже почти не испытывал чувства, которое называется влюбленностью. Одна из этих женщин была танцовщица, ее звали Мэри Брук. Почему всегда при воспоминании об этой красивой женщине словно тень набегает на солнце? Другая подала на меня в суд за break of promise[15] и исцелила свое разбитое сердце двумя тысячами моих долларов. Даже много лет спустя я прихожу в бешенство при одной мысли об этом, потому что терпеть не могу, когда меня надувают. Чувствуешь себя при этом дурак-дураком. Сразу же после суда эта сучка написала мне, что любит меня и готова отказаться от этой суммы, — ведь она надеялась завладеть всеми моими деньгами. Я так никогда и не простил Соединенным Штатам этого узаконенного вымогательства. Да, пока не забыл, никогда не становись эмигрантом! Принести несчастье самому себе не так-то просто, но при некотором усилии это удается. И один из самых безошибочных способов — это эмиграция. Как бы там ни было, а той девушке я никогда ничего не обещал. Я был предельно откровенен, она весело провела время и получила в подарок красивые платья. Люди с порочными наклонностями освобождены от необходимости платить налог вымогателям, тогда как нас, людей нормальных, таскают по судам и шантажируют.

Вот я и подошел к той истории с убийством. Надеюсь, ты окажешься лучшим сыщиком, чем твой отец. Чудно они пишут теперь в Норвегии, подумал я в тот день в Осло, сидя в холле и читая газету. Мне в глаза бросился заголовок: «УБИЙСТВО В ЙОРСТАДЕ», и я углубился в чтение. Порой я лишь смутно догадывался о смысле той или иной фразы, но, покидая Норвегию полтора года спустя, я уже довольно хорошо знал современный норвежский язык. Однако в тот раз я думал еще по-английски, и мне приходилось мысленно переводить заметку. Это утомило меня, и я уже хотел было отшвырнуть газету, как вдруг увидел знакомое имя — Карл Манфред Торсен. Неужели в Норвегии есть два человека с таким именем? Я стал читать дальше, и вскоре мне стало ясно, что Карл Торсен, о котором шла речь, не кто иной, как мой младший брат.

Странно, конечно, вернуться домой и обнаружить, что твой брат обвиняется в убийстве, но, признаюсь, меня это почти не тронуло. Ведь мне уже перевалило за пятьдесят. В этом возрасте ко многому относишься спокойно. К тому же я и не знал своего брата. Видишь ли, я ни разу не писал домой с тех самых пор, как уехал оттуда в 1909 году. Почему эмигранты не пишут домой?.. Да, это интересный вопрос. И ответ, наверно, проще, чем многие думают: ведь мы потому и уезжаем, что перестаем ощущать свои кровные связи, или потому, что хотим их оборвать. Нам мешает писать домой не то, что случилось с нами в Америке, а то, что случилось с нами еще до отъезда.

Только тут, читая о Карле Манфреде, я узнал, что родители мои давно умерли. Конечно, я понимал, что иначе и быть не могло. Но был ли я в этом уверен? Не знаю. Надо сказать, что я любил родителей ничуть не меньше, чем другие люди… Господи, сколько воды утекло с тех пор! Брата своего я помню хорошо, но словно во сне. Маленький мальчик с золотистыми кудряшками. Теперь ему сорок, и он убил человека. Люди не остаются детьми только оттого, что ты уехал из дому и не видел, как они растут.