Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения - [52]

Мое заявление о всеобщей пятерке принято было классом с энтузиазмом. Некоторые из учеников, никогда не видевшие среди своих отметок пятерок, были даже ошеломлены. Другие громкими кликами выражали восторг. А был и такой незнакомец, фамилии которого я до конца так и не успел узнать, который почему-то обиделся и заявил, что теперь его перестанут уважать товарищи футболисты.

Как бы то ни было, но, составив список учеников по ведомости, которую в начале осени получил от делопроизводителя гимназической канцелярии, явился я на заседание совета и стал слушать, что докладывают другие преподаватели. Среди них, людей солидных и почтенных, я казался жалким юнцом.

– Ну, а что вы нам скажете? – снисходительно и в то же время недоверчиво обратился директор ко мне. – Прежде всего, какие отметки? Хорошие?

– Да, – спокойно ответил я, стараясь скрыть свое волнение. – Символические, но хорошие. Пятерки.

– То есть, как пятерки? Всем?

– Всем.

– И Курилову тоже?

– И Курилову, очевидно.

Встревоженный директор взял у меня список, в котором я проставил отметки, и со страхом начал просматривать. Среди присутствовавших педагогов воцарилось тягостное молчание. Возможно, что некоторые были недовольны моим либерализмом, но открытого возмущения я не заметил. Слышал только кое у кого странное покашливание и заглушенное фырканье.

– Так-так, – ознакомившись с ведомостью, зловеще проговорил директор. – Очень хорошо. Оригинально. Значит, Курилов тоже получил пять в четверти? Воображаю, как будут удивлены его родители тем, что их сын сделался ученым психологом! Только, вот что, дорогой мой, – уже с явной язвительностью продолжал Юнгмейстер, обратившись ко мне. – Здесь есть одно маленькое недоразумение… Предположим, что все эти талантливые молодые люди заслужили пятерки. Допустим. Но объясните мне, пожалуйста, следующий таинственный факт: как мог получить у вас пятерку Гейман, который скончался минувшим летом и которого делопроизводитель в первоначальном списке перешедших в седьмой класс забыл вычеркнуть?

– Гейман скончался?.. – не зная, что сказать, удивленно переспросил я. – А отчего?..

– Если вам интересно, – от дифтерита. Но это в данном случае не играет роли. Я, разумеется, не вмешиваюсь в вашу систему преподавания. Куда нам, старикам, угоняться за молодежью! Но, по-моему, все-таки, превращать уроки в спиритические сеансы и вызывать души умерших, чтобы поставить им соответственный балл, это – простите. Это не предусмотрено никакими инструкциями Министерства народного просвещения!

Ушел я с педагогического совета совершенно уничтоженный. Точно меня высекли. И пошел жаловаться своему профессору.

– Николай Николаевич, – взмолился я. – Освободите меня от этого дела! Я совсем неспособен быть преподавателем!

– Ничего, ничего, – успокоил меня профессор. – Мало ли кто не способен, а учить? Потерпите немного.

Делать было нечего. Пришлось повиноваться, чтобы не рассердить Николая Николаевича.

Урок психологии

Продолжая, по настоянию профессора, преподавать психологию в гимназии, я все ждал повода, чтобы освободиться от этого тяжкого дела. И, вот, наконец, случай представился.

Нужно сказать, что к «лекциям» своим я относился весьма добросовестно. Всегда сам готовился к очередному уроку, заранее придумывал различные опыты, чтобы заинтересовать слушателей. При объяснении строения глаза попутно показывал, как при помощи двух крестиков, начерченных на бумаге в некотором расстоянии друг от друга, можно обнаружить существование слепого пятна на сетчатке; при разборе зрительных иллюзий развешивал на доске чертежи особых лестниц со ступеньками или параллельных линий, пересеченных многочисленными острыми углами. Это значительно оживляло уроки и иногда действительно привлекало внимание учеников.

И, вот, в конце второй четверти, незадолго до Рождества, рассказал я им об ощущениях, о представлениях, перешел к изложению отдела о внимании, о памяти.

И тут-то пришло избавление.

Начало лекции миновало благополучно. Сообщил я ученикам о внимании произвольном, возникающем благодаря интересу к какому-нибудь представлению или ряду представлений; затем – о внимании непроизвольном, вызываемом внезапно и неожиданно возникающим раздражением. Перешел к «объему» внимания, который всегда бывает более или менее ограниченным и не может вместить в себя одновременно слишком много представлений, особенно имеющих противоречивый характер… И решил в доказательство этой ограниченности объема привести один общеизвестный пример.

– Господа! – обратился я к своей скучающей аудитории. – Вот, пусть кто-нибудь из вас попробует проделать следующий опыт: станет на открытое место и начнет вращать ногой в одном направлении, а рукой – в другом. Как вы увидите, без особого усилия воли ваше внимание не охватит оба движения, и рука с ногой начнут двигаться в одном направлении. Пташкин! – добавил я, обращаясь к толстяку, фамилию которого уже хорошо помнил. – Пожалуйте к кафедре!

Пташкин, в это время мирно дремавший, испуганно раскрыл глаза, поднял голову и обиженно встал с места. Другие же ученики насторожились. Кое-кто прекратил чтение детективного романа, кое-кто прервал писание писем родным и знакомым.