— Пушку сюда не втащишь, пробовали, — тихо сказал кто-то за спиной.
Штоквич оглянулся. Перед ним стоял молодой поручик.
— Артиллерист?
— Девятнадцатой артиллерийской бригады поручик Томашевский.
— Соберите всех господ офицеров. У меня. Всех.
Штоквич так и не узнал, что в тот момент, когда он отдал первое приказание, как единственно старший в цитадели, подполковник Ковалевский в последний раз чуть сжал пальцы дочери, судорожно вздохнул и затих навсегда. А Тая до рассвета сидела, не шевелясь, чувствуя, как холодеет отец. И уже потом, много дней спустя ее долго и нудно отчитывал Китаевский, которому лишь с большим трудом удалось правильно сложить на груди руки покойного.
Офицерское собрание, которое созвал Штоквич, решало чрезвычайно важный вопрос. Капитан Штоквич поставил его со свойственной ему прямотой:
— Положение наше крайне опасное, если не безнадежное. Мы обложены со всех сторон, связи наши нарушены, противник жесток и беспощаден, а силы далеко не равны. При создавшейся обстановке я, как комендант цитадели, где размещены остатки наших частей, решительно объявляю себя старшим в должности и требую от всех вас беспрекословного подчинения, невзирая на чины и звания.
— Если все решено, то к чему этот совет? — благодушно спросил хан Нахичеванский. — Что до меня, то я не рвусь в главнокомандующие.
— Позвольте, позвольте, — полковник Пацевич встал, выпятив грудь. — Я решительно не понимаю происходящего. В присутствии штаб-офицеров вы, господин, проходящий по санитарной части, осмеливаетесь узурпировать… Да, да, именно узурпировать, иначе не могу выразить…
— Я — комендант крепости, — холодно прервал Штоквич. — Если вам, господин полковник, не угодно мне подчиниться, я вас не неволю. Но прошу в этом случае покинуть вверенную мне должностью моей территорию.
Пацевич презрительно дернул головой, сел, но тотчас же вскочил снова.
— А где же турки, господин комендант крепости? Где турки, которыми нас так пугали? Где они? Где?
— А вам турок не хватает? — усмехнулся командир уманцев войсковой старшина Кванин. — Молите бога, что их нет доселе, — он помолчал. — Уманцы в вашем распоряжении, капитан.
— Ставропольцы тоже, — подхватил Гедулянов.
— И хоперцы, — из другого угла отозвался сотник Гвоздин.
— Все — в вашем распоряжении, господин капитан, — громко сказал стоявший у дверей поручик Томашевский. — Вы совершенно правы: ситуация требует единоначалия и беспощадной строгости.
— Я не признаю этого! — крикнул Пацевич и демонстративно направился к выходу, расталкивая офицеров. — Это самоуправство и попрание чести старших в чинах и званиях. Я доложу об этом самому государю. Вас ждет суд, Штоквич!
Последние слова он прокричал уже из коридора. Офицеры хмуро молчали, только Томашевский презрительно кривил тонкие губы.
— А вы, хан, тоже доложите о моем самоуправстве? — спросил комендант.
— Нет, не доложу, — хан грузно поерзал на неудобной скамье. — Только не поручайте мне ничего. Я — кавалерист и соображаю, когда сижу в седле. Кроме того, я числюсь больным.
— Благодарю, хан. Вы свободны. Командиров частей прошу задержаться.
В узком кругу Штоквич сказал то, что так беспокоило умирающего Ковалевского: путь на Игдырь и далее был практически открыт для восставших курдов, черкесов Шамиля и конных банд башибузуков. Мало того, что это ставило обремененный беженцами и обозами отряд Тергукасова в чрезвычайно сложное положение, отрезая его от баз, — это означало поголовную резню мирного населения.
— Вы сегодня видели, господа, что ожидает пограничную полосу, если мы не оттянем противника на себя. Следовательно, первейшая задача наша — заставить эту орду уничтожить нас.
— Без артиллерии они на штурм не пойдут, — заметил Томашевский. — А турок что-то пока не видно.
— Если вздумают уходить и оставят заслон — прорвем и ударим в спину, — сказал Гедулянов. — Но это — крайняя мера: в поле мы долго не продержимся.
— Готовить цитадель к штурму, — подумав, распорядился Штоквич. — Заложить окна, оставив амбразуры. Запастись водой на случай осады. Составить расписание дежурных частей, усиленных караулов и специальных команд. Пока все. Свободны, господа. Прошу прислать ко мне драгомана генерала Тергукасова.
Молодой человек вошел почти беззвучно и молча остановился у двери. Штоквич ходил по комнате, размышляя. Потом отрывисто спросил:
— Где турки?
— Не знаю, — Тер-Погосов пожал плечами. — Отряд Фаика-паши двигался к Баязету, о чем мне приказано было известить. Я известил.
— Знаете курдский язык?
— Да. Я вырос в этих местах.
— Мне необходимо во что бы то ни стало доложить генералу Тергукасову, что мы сделаем все возможное, чтобы заставить противника штурмовать цитадель, но… — Штоквич пожал плечами. — Там должны быть готовы к возможному вторжению.
— Я понял вас, господин капитан.
— Это не приказ, поймите, — это мольба. Если исполните, обещаю вам что хотите: золото, Георгиевский крест…
— Нет.
— Что — нет? — с раздражением переспросил Штоквич.
— Золота мне не нужно, а ордена я добуду сам. Если я исполню то, о чем вы сказали, я хотел бы получить право сражаться в качестве боевого офицера.
— Ищете славы? — бледно усмехнулся комендант.
