Были и другие варианты - [3]

Впрочем, этому "зеро" благодаря, женщине в этой жизни можно найти место. Новые ее знакомые, к которым я безумно ревновал, годились второкурснице в отцы и предлагали замужество с пропиской. Москвичи, автоводители, серьезные мужчины - и даже не без ореола оппозиционности. Какой-то режиссер, отправленный "на полку". Какой-то главный редактор, не выходящий из запоя по поводу начала ресталинизации, но главным образом из-за того, что сняли с журнала за публикацию на задней внутренней обложке невиннейшего ню: прибалтийского, кстати сказать...

Декабрьским утром - невероятным, арктическим каким-то - по пути на фак меня вдавило в автобусе в попу Распоповой. Извинившись, спросил: "А Инга где? - Ангина!"

От метро "Университет" порожняком вернулся в Пятый корпус.

Она открыла и, не удивившись, пошла обратно в койку. В шерстяных носках. В халате и сорочке. Молчала, слушая, как раздеваюсь. Я тоже молчал. А что тут скажешь? Все равно аборт?

Этот второй наш раз - последний - совершался под ожесточенный щебет воробьев, которые, чтоб не замерзнуть на лету, расклевывали сквозь кальку сало, вывешенное соседкой за окно. Обмороженное так, что занавешиваться не было нужды. Пружиня ладонями об матрас и сетку, я - косо уронивши чуб заглядывал туда, где это совершалось. Так и не увидел ничего, помимо бледно-розовых шелковых складок. Опущен был занавес! Но за кулисами там ощущалась воспаленность. Не от страсти: действительно, была температура. Ко мне метнулась рука с казенным полотенцем, которое затем было вырвано и сунуто под матрас. Облокотясь, подлег, но глаз она не открывала. Внутренне гримасничая, прошептал: "Тебе было хорошо?" Не ответила. Возможно, что забывшись. Губки были обметаны жаром. Дверь была заперта. Коридор за ней пуст. В общежитии царила тишина, которую подчеркивали ненасытные воробьи. Зажигались узоры на стекле - в малиновом дыму над двухэтажным зданием столовой занималось солнце нового года - Шестьдесят Восьмого.

После чего мы только переписывались. Самоудовлетворяясь при этом в одиночку (впрочем, она не признавалась). Так прошел весь год. Вплоть до приглашения на, так сказать, смотрины, которые завершаются пальцем на спусковом крючке.

Кровь от лица ее отхлынула, но она стоит, не пытаясь избежать судьбы. Возможно, сразу после оргазма ей все равно. Возможно, полагает, что заслуживает кары. Опустив подсиненные веки, молчит, теребя пояск. Теоеретически я за прямой спонтанный акт, но мое воображение всегда обгоняло поступок, и сейчас мне с отвращением видится, как выстрелы, еще не прозвуча-вшие, дырявят серо-голубую шерсть и все, что там под ней. Потом себя. Как Клейст.

Который все-таки перед этим что-то написал. Глупо, конечно. Преждевременно. С другой стороны, предохранитель уже откинут, и палец стынет в напряжении.

Но все кончается не парной гибелью всерьез, а топотом и криком из прихожей:

- Он еще здесь, твой экстремист?

Моя Генриетта оживает:

- Отец...

Оттянув кожух, на лету поймал патрон. Подхватил сумку, в которой привез ей в дар сиреневый десятитомник Блока, а именное оружие вернул владельцу, остолбеневшему в своем каракуле: челюсть отвисла.

* * *

В купе я был один.

Когда под мостом загрохотало поло, рванул вниз раму и запустил все свои письма в пролет моста над незамерзшей Даугавой.

Подушка была жесткой от накрахмаленной не по-советски чистоты. Вжимаясь лицом, я говорил себе, что во всем этом, возможно, я любил Прибалтику, а не ее. Мечту о загранице. Но от этого лишь было хуже. Вдвойне...

Ноздри в Москве смерзлись от первого же вздоха. Сугробы у Рижского вокзала блеском резали глаза. Я сел, захлопнул дверцу:

- Ленгоры, МГУ...

* * *

День еще не кончился, когда я увел с парти девушку с лучистыми глазами, курсом старше и с ром-герма. Во всех отношениях достойную, только слишком уж колючюю. Во время передыш-ки потянулся за сигаретами, но вынул то, что оказалось патроном калибра 7, 65.

Да. Всего этого могло бы и не быть...

- Покажи! - вырвала она. - Похоже, между прочим... только...

- Как у гнома?

Однако ничего такого в виду партнерша не имела, пытаясь развинтить как западный брелок, как безделушку массовой культуры "протеста"...

Не иначе, как опыт с иностранцами.

- Настоящий? - С тревогой в голосе. - Откуда у тебя?

- Какая разница?

- А все же?

Ужели? с горечью подумал я...

Стукачка?