Были деревья, вещие братья - [8]

Кривляясь, он вытянул толстые красные губы и подул Мярту на спину.

Яак покатывался со смеху, посмеивался и корчмарь.

Мярт поднялся из-за стола и, как побитый пес, поковылял к двери, но Сиймон схватил его в охапку и давай обнимать-целовать, бедный мужик только охал и стонал.

— Голубчик ты мой, ягодка ты моя, малинка ты моя сладкая. Разве мы с тобой не помирились, разве мы не друзья, государевы братья,— приговаривал Сиймон и

подмигивал Яаку.— Сегодня не рабочий день, сегодня день суда и примирения.

— Ах братья! — выдохнул Мярт.— Крест с шеи сорвал, теперь его в снегу и не найдешь, выпороть велел. Изверг ты, а не человек, изверг!

— Господи, помилуй, господи, помилуй! — запричитал Сиймон, как пономарь, в ответ на его жалобы и твердой рукой вывел алаяниского хозяина во двор, посадил на грязный соломенный тюфяк, накрыл ноги коричневой в полоску попоной и крикнул: — Яак, иди подержи хозяина, мне еще надо кобылу поучить.

Яак навалился всем телом на Мярта, хотя тот даже не шевелился, не то чтобы сопротивляться.

Сиймон же хорошенько привязал гнедую к коновязи, вытащил из-под мешка кнут и кончиком рукоятки пощекотал у нее в паху. Скотинка запрядала ушами, задергала хвостом. Сиймон пощекотал еще. Кобыла вздрогнула. Тогда Сиймон ударил из-под оглобель прямо в пах. Сначала лошадь дрожала, трясла хвостом. Но побои все не прекращались, и она брыкнула в передок, так что голова у Мярта дернулась.

— Ох, изверги! — задыхался Мярт под Яаком.

Сиймон огляделся, не идет ли кто.

Никого, на дороге пусто.

— Сверни ему шею, Яак, чтоб не пищал,— скомандовал мыраский хозяин.

Батрак угодливо схватил Мярта за тощую шею, пожалуй, и придушил бы, если бы мужичок подал голос. Но Мярт глухо молчал.

— Устроим-ка Иордан!

Сиймон зашел с другого бока и снова стал измываться над кобылой. Лошадь больше не брыкалась, лишь похрапывала.

— Ишь, набуровилась воды, голодная кляча, а выпускать не хочет. Небось Иордан замерз! Ах ты стерва недоношенная! — сквернословил Сиймон.

Наконец вожжи не выдержали и порвались. Кобыла рванула на дорогу, оглобля треснула и согнулась. Яак спрыгнул с дровен, едва не попав под полозья.

Сиймон размахивал кнутом и злорадно смеялся вслед удаляющимся дровням.

— Скатертью дорожка! Свидетелей у него нет. Пусть только пожалуется. Будет с него!

У Паабу в печи пеклись хлебы.

Вернувшись со двора, она обнаружила в риге незнакомого мальчика, который в этот самый момент выуживал из печки лепешку. На нем была длинная до пят шуба, голодные глаза блестели нездоровым блеском.

— Погоди немного! Лепешка еще не испеклась,— сказала Паабу.— Этак ты руку обожжешь.

Мальчик вздрогнул, отдернул руку, испуганно заозирался, как попавшийся в ловушку зверек, и жалобно завыл.

И тут Паабу узнала его. Это был сын солдата Матса по фамилии Орг из лесной риги, принадлежащей Сиймону. Его родители один за другим умерли на масленицу от голода, отец был найден под кроватью с капустным листом в зубах.

— Расскажи, что новенького у вас на хуторе?

Мооритс провел рукавом по замызганному лицу и еще

пуще заплакал.

— Некуда мне больше идти,— слезно убивался он.— Вот пойду в лес да и останусь под елкой.

— Как это некуда идти? — спросила Паабу дрогнувшим голосом, почуяв неладное.

— Второй день моя хозяйка меня не кормит, теперь и со двора прогнала, говорит, у них своих ртов хватает…— объяснил паренек, всхлипывая.

— Не плачь, я тебя покормлю,— утешала его Паабу.— Скоро и хлеб поспеет.

Она поставила на стол холодную пареную репу, села напротив Мооритса и стала глядеть, как он ест. Ей вспомнились ее собственные сестры и братья, как цыплята, попискивавшие около стола.

— Вот вернется хозяин, мы его попросим, чтобы он тебя в Паленой Горе оставил,— сказала ключница.

Во взгляде мальчика сверкнула искра надежды.

На этот раз Хинд был веселее обычного, зародившаяся в корчме радость не успела развеяться. В риге от жаркой печки и спелого хлеба было тепло и уютно. Паабу отрезала от ковриги хрустящую корочку, которую Хинд особенно любил. Хоть это и был хлеб с мякиной пополам, а все ж таки хлеб, к тому же горячий и свежий.

Так сидели они и посасывали корочки, Мооритс и Хинд по одну сторону, Паабу напротив; вид у хозяина был такой добрый и приветливый, что ключница заговорила о сироте.

— Так, так,— не сразу протянул Хинд и замолчал.

Молчал долго. Понуро сидел и смотрел отсутствующим

взглядом куда-то вдаль и думал.

Ох мы, бедненькие детки, батюшкины, матушкины…—

вертелось у него в голове. После чего подступила горечь, горькая как желчь. Нищета озлобляла, неудачи приводили в ярость, от людской злобы стыла кровь. Мыраский хозяин ни за что ни про что велел наказать Мярта, а хозяйка выбросила из дома сироту.

Всюду, куда ни погляди, одни судьи: Эверт, Сиймон, лейгеский Биллем — и тот заместитель судьи. Паленая Гора прямо-таки окружена вершителями правосудия.

Хоть бы кто-нибудь из них сказал, как жить, что делать. На это нечего было и надеяться.

«Среди этих людей я будто в тисках»,— подумал он, а вслух сказал:

— Скоро весна, на хуторе понадобится пастух. Кто бы в нем ни хозяйничал.— И, взглянув на Мооритса, сирого и бездомного, добавил: — Оставайся у нас.