Были 90-х. Том 2. Эпоха лихой святости - [4]

— Я вам чайку принесла, — говорит она.

— Ш-што?

— Ну а что? Вам же холодно. Пейте!

Я держу стаканчик за теплые бока и чувствую, что именно этого мне сейчас и не хватало.

— Возьмите, — говорю, — картошечки.

— Не надо мне, — говорит она. — Мы у вас достаточно взяли. Нам некуда…

— Бабушка, пойдем, — заныла девочка.

— Пойдем, котеночек. Ну, до свидания.

— Подождите, — говорю. — Я вас обвесил. Грамм… граммов на эээ… семьдесят.

— Я не заметила. У вас, видимо, безмен плохой. Да и в любом случае вы продаете вполовину дешевле, чем у нас в овощном.

Картошку мы почти всю продали и вышли в ноль. «Такое время — надо пересидеть», — повторял сокурсник.

Ну правда ж — пересидели.

Владимир Гуга

Москва

Как было дело

Кате

А дело было так. В июле 1998 года я с приятелем, как говорится, «культурно отдохнул» на югах, в районе города Лазаревское. Там мне, к счастью, удалось потратить бо́льшую часть всех моих финансовых накоплений. В основном деньги ушли на взрывоопасный напиток, который почему-то местные торговцы с почтением называли и называют по сей день «домашнее вино». В эту… хм… «амброзию» (не назову ее бурдой, так как все-таки определенным вкусовым букетом она обладает) виноделы добавляют то ли табак, то ли куриный помет, то ли коноплю, чтобы хлеще вставляло. Кстати, бомбилы-посредники, что сбагрили нас после поезда крутобедрой хозяйке, ростовской казачке лет сорока пяти, сообщили, что, дескать, конопли в этих краях — заросли, типа, бери и кури.

— А еще, — сказали эти солнечные и радостные, как спелые абрикосы, адыгейцы, — если захотите, можете вдуть хозяйке по очереди — она не откажет. Не стесняйтесь, ей одной здесь скучно. Кроме того, она очень хорошо относится к отдыхающим молодым парням. Без проблем! Как говорится, услуга включена.

Курить траву и «вдувать» хозяйке мы не стали, но погуляли все равно неплохо. Мы ели шашлык, пили литрами вино и коньяк, знакомились с отдыхающими студентками (не очень успешно), лазили по горам, валялись на нудистском пляже. Все это описывается для того, чтобы яснее просматривался контраст между двумя реальностями, ради демонстрации ситуации, обозначаемой в романах словосочетанием «блеск и нищета». Эти две реальности разделились совсем коротким временным отрезком — не более месяца.

После отпуска недели две прошли относительно спокойно, хотя в стране происходило что-то не очень хорошее. Из телевизоров доносились слова «девальвация», «гэкэо», «кириенко». Но меня это дело не напрягало. Зарплата моя составляла триста баксов. Ее вполне хватало на нехитрые холостяцкие нужды: книги, диски, пиво, дешевые тряпки. О происходящем в экономике Российской Федерации я не задумывался до тех пор, пока наш шеф, генеральный директор компании, не выдал мне в качестве месячного жалованья вместо положенных трехсот долларов пачку деревянных рублей.

— Валюты временно нет, — пояснил он угрюмо и как-то отчаянно хлопнул крышкой своего ноутбука, словно заявив своим движением: «Finita la comedia!» (Ноутбуки в те годы были здоровые, тяжелые, и крышки их хлопали звучно.)

Через пару дней после выдачи мне стопки деревянных состоялось общее собрание нашей компании.

Помню, как мы все встали около стеночки и замерли… Наш шеф, человек, в общем, гуманный, умный и позитивный, редко позволявший себе злиться, в те минуты был мрачен и сердит. Список уволенных он зачитывал с некоторым раздражением, будто выкинутые с работы люди чем-то его обидели. Его настроение объяснялось просто. Дать невиновному человеку под зад коленом гораздо легче, если искусственно возбудить в себе неприязнь к бедняге. Такая вот психология. Только что-то не очень хорошо получалось у нашего начальника злиться. Выглядел и воспринимался он довольно безобидно: уныло опущенные плечи, недостаточно уверенный, хоть и злой, голос, слегка растерянный взгляд. Он явно переживал, что вынужден выгонять народ на улицу, но пытался строить из себя крутого. Ведь если изгоняющий недостаточно крут, изгнанники могут поднять бесполезный шум и усложнить и без того непростое положение. Среди уволенных оказался молодой мужичок, отец двух маленьких детей… Маленький безобидный очкарик.

Я же в черный список не попал, так как трудился на низкой должности, по большей части физически — подай, принеси, отвези, отправь, купи и тому подобное. Но в течение второй половины августа 1998 года я из более-менее самостоятельного и относительно состоятельного московского обалдуя превратился в обалдуя «с голой жопой», как выразилась моя бабуля. Бабуля, кстати, и не то видела — войну, госпиталь, репрессии. Что ей эти 90-е?

Перед тем как грянул кризис, Борис Николаевич Ельцин клялся, что дефолта не будет. Даже вроде обещал в случае нарушения своей клятвы лечь на рельсы. Кризис грянул, на рельсы, слава богу, никто не лег. Но зато я на всю жизнь уяснил, что если власть что-то серьезно обещает, клянется, значит, все будет точно наоборот. Если власть сказала, что люди никогда не будут летать, значит — беги заказывать пиджак с чехлами для крыльев; если она поклялась, что голода не будет, — запасайся консервами. Моя бабуля, между прочим, до конца своей жизни хранила в своей кладовочке бруски хозяйственного мыла, упаковки спичек и мешки с солью. Сталинские и хрущевские облигации она тоже хранила. Под матрасом. Кажется, они так и прогорели, превратившись в нумизматическую редкость.