Буйный Терек. Книга 2 - [105]

— Возле Гудермеса, государь, — подсказал Бенкендорф.

— Именно там. Замирения Кавказа я жду на этих днях.

— Поздравляю вас, ваше величество. Это будет великим днем вашего царствования, — ответил, уходя, Ермолов.

Но, как говорит Модест, Бенкендорф и Чернышев уже утром этого дня знали, что чеченцы наголову разбили генерала Эммануэля, а дагестанские мюриды после жаркого боя, где-то в… — тут слово было несколько раз перечеркнуто, — …какого-то Чертея, ушли из русского кольца.

Но это все военные дела, а вот что произошло дальше. И через день, и через два Ермолов не дал ответа царю, тогда разгневанный государь послал к ему сначала Чернышева, а на следующий день Бенкендорфа с требованием дать ответ. Как ни уговаривали генерала и тот и другой, он отвечал одно и то же: «Рад служить родине и государю, но под начало Паскевича не пойду».

Модест, который по долгу службы сопровождал военного министра, слышал, как уже в прихожей, прощаясь с Ермоловым, Чернышев предупреждающе сказал:

— Боюсь, дражайший Алексей Петрович, что государь будет недоволен вашим ответом.

— Я уже пятый год нахожусь в немилости у его величества, не знаю, чем разгневал моего государя. Прошу передать его величеству, что готов служить родине и царю, но под начало Паскевича идти не намерен…

— Но фельдмаршал… — начал было Чернышев.

— …Я был под командованием двух великих российских фельдмаршалов — графа Рымникского, князя Италийского Александра Суворова и Михаила Кутузова, князя Смоленского, и по сей час почитаю это моим счастием, милейший Александр Иванович, но служить под начальством графа Эриванского и Варшавского князя не могу… Сие есть верное и последнее мое слово.

— Жаль, очень жаль, ваше высокопревосходительство, — прощаясь с Ермоловым, сухо сказал Чернышев.

А через день возле дома Ермолова не было ни карет, ни возков, во дворе было тихо и безлюдно.

Еще через три дня государь приказал назначить Алексея Петровича членом Государственного Совета Империи, и на этом кончилось приглашение его на службу. Теперь бедный старик должен перебираться в Петербург и, занимая ничего не значащее место в Совете, жить в нашей холодной и пасмурной столице…»

Дальше опять шли петербургские и московские новости и характеристики знакомых.

«На Кавказе, может быть, ты встретишь мою подругу по Смольному, Евдокси Воейкову, она сестра Николая Воейкова, замешанного в деле 14 декабря, но, к счастью, очищенного спустя полтора года за недостачей улик. Ты его знаешь, он некоторое время был при Ермолове. Ныне она замужем за директором департамента Министерства внутренних дел, очень важным, очень чиновным господином Чегодаевым. Модест его хорошо знает и за глаза именует «Свод законов и уложений Российской Империи». Ты знаком с ними; вы познакомились на балу у Волынских. Евдокси очень умная, красивая женщина и, между нами говоря, как мне кажется, влюблена в тебя. Это мое (и Модеста) мнение. Во всяком случае, она спрашивала нас, где ты находишься, здоров ли, и обещала повидать тебя. Будь с ней мил, но смотри не затумань головы этой милой дамы».

Небольсин отложил письмо, затем снова прочел эти строки и улыбнулся. Ничто в мире не содействует так сближению мужчины и женщины, как сторонние слова о том, что в тебя она или он влюблены.

Да, как-то кстати, очень вовремя пришло это письмо, и прочел его Небольсин в те минуты, когда думал о Евдоксии Чегодаевой, о вечере, проведенном вместе. Он еще раз улыбнулся и, уже ложась спать, повторил слова Ольги:

«…Она в тебя влюблена… Но смотри не затумань головы этой милой дамы…»

Из Закавказья, Ростова и Ставрополя пришли на линию новые полки. Подошла и трехбатарейная мортирная бригада и дивизион легких орудий. По Военно-Грузинской дороге прибыли четыре сотни грузинской дворянской милиции, армянская пешая рота, составленная из добровольцев Кизляра и Моздока.

Слухи о прибывающих русских полках сейчас же доходили до дальних аулов. Русские стали снова прорубать и расширять просеки в лесах, укреплять на Мичике, Ямансу и других реках мосты. Несколько крепких редутов и каменных блокгаузов были выдвинуты вперед. Они строились уже на чеченской земле. Почти всю кумыкскую равнину заняли русские. Темир-Хан-Шура, Грозная и Кизляр были усилены дополнительными гарнизонами, новые дороги были проложены инженерными и саперными командами, и все это говорило о том, что несколько крупных неудач, постигших русских в Чечне и Дагестане, не укротили их. Все понимали, что газават, объявленный имамом, достиг своего высшего напряжения, но для русских этот предел горских сил, фанатизма и самопожертвования был лишь эпизодом.

Русские методично и спокойно вгрызались в Дагестан, прорубали дороги через чеченские леса, засылали лазутчиков в аулы и селения. Очень дружелюбно встречали перебегавших через кордон, некоторым даже давали скот и деньги, расселяя их на пустующих землях Моздокской и прикаспийской степи.

В аулах стали появляться листки, неведомо как попадавшие в горы. Писали их и Аслан-хан казикумухский, давний друг русских, и таркинский шамхал Нуцал-хан, и владетельная ханша Аварии Паху-Бике, писали их и сбежавшие к русским богословы вроде Саид-эфенди ароканского, ученого алима Хаджи-Идрис-бен-Омара дербентского, и многие ханы и беки, нашедшие спасение от мюридов на русской стороне.