Буйный Терек. Книга 1 - [124]

В эту минуту в дверь осторожно постучали.

Голицын посмотрел в зеркало, поправил хохолок на лысеющей голове и, сделав холодное, равнодушное лицо, приказал:

— Войдите!

В комнату неловко, бочком, вошел Прохор и низко поклонился. Голицын выжидательно посмотрел на дверь и кланявшегося камердинера.

— А где ж поручик? Нет дома или не нашел? — спросил он.

— Застал, батюшка князь, застал его, ваше сиятельство, только они, извиняюсь, вроде как не в себе… — нашелся камердинер.

— Пьян, что ли? — усмехнулся Голицын.

— Да вроде не в себе, — неопределенно ответил Прохор.

— Наверное, армейский бурбон? — с брезгливой усмешкой спросил князь.

— Настоящая Мазепа, и усы, как у черта, — ободренный улыбкой князя, подтвердил камердинер.

— Вот черт, — Голицын вынул золотой с двумя большими брильянтами брегет и взглянул на часы.

— Без пятнадцати восемь. Подай-ка мне одеться!

Он сбросил халат и надел сюртук с гвардейскими полковничьими погонами.

Они вышли на станичную улицу. Зори за лесом догорали, светлая полоса еще дрожала над горою, и потухающий закат освещал неровным светом край дороги и верхнюю, надтеречную часть станицы.

Голицын прошел мимо баб, примолкших при его появлении. Казачки сурово смотрели на шагавшего мимо них князя, и в их молчании, во враждебных и настороженных взглядах камердинер ясно прочел тяжелую ненависть женщин. Князь шел, не глядя по сторонам. Высоко подняв голову, он шагал по зеленой станичной уличке, своим хмуро-бесстрастным видом свидетельствуя о холодном безразличии ко всему окружавшему его. Прохор семенил сзади. По его приподнятым плечам, по опущенной голове и беспокойно бегающим глазам было видно, что совесть Прохора неспокойна.

— Душегуб, антихрист окаянный, кабан, — долетело до его слуха.

Прохор со страхом поглядел на широкую спину спокойно шагавшего Голицына. Князь не слышал, да, вероятно, даже и не думал о том, что говорили казачки. Он твердым, плац-парадным шагом шел, старательно обходя навозные кучи.

Стадо только что прошло с поля. Пахло теплым коровьим навозом и парным молоком. Прохор с завистливой жадностью потянул носом. Эти запахи напомнили ему его детство в Подмосковье, деревню, выгон и поля, по которым он босоногим малышом бегал с ребятами. Из-за плетней, с базов, тянуло таким знакомым и родным! Мычали коровы, перекликались ребята. Через улицу степенно и важно брели гуси, мальчишки с хворостинками загоняли по дворам переваливавшихся уток. Прохор забыл и о князе, и о поручике, к которому они шли. Он жадно вдыхал запахи своего детства, забытого в холуйской жизни дворового лакея.

— Уснул, скотина! Где, говорю, хата этого офицера?

Голос князя вернул камердинера к действительности.

— Простите, ваше сиятельство, прослушал! Вот эта дверь! Позвольте, ваше сиятельство, открою. И ножки не извольте запачкать, тут мокро, — засуетился Прохор, становясь снова барским слугой.

Голицын вошел в широкий, засаженный яблонями двор, в конце которого виднелось несколько солдат, и направился к низкому крылечку, на котором сидели две девчонки, лущившие арбузные семечки. Девчонки перестали грызть, с боязливым любопытством глядя на важно поднимавшегося по ступенькам князя.

— Здесь, что ли? — Он остановился у низкой невзрачной двери.

— Здесь, батюшка князь, тут иха фатера, — чуть приоткрывая дверь, ответил Прохор.

За дверью кто-то неумело играл на балалайке «Барыню».

— Можно? — деревянным голосом спросил Голицын.

Поручик отложил балалайку, молча посмотрел на гостя и затем не спеша поднялся.

— Прошу, — мотнув головой и указывая на табурет возле стола, хрипло пригласил он. — Садитесь, господин полковник. Чем могу служить?

«Он не очень-то учтив, — подумал Голицын, усаживаясь на табурет. — Типичный бурбон и хам».

Поручик тоже сел и выжидательно уставился на Голицына.

— Я посылал за вами, поручик, своего слугу… — начал Голицын.

— Угу! — снова мотнул головой Прокофий. — Я выгнал его. Он сказал, что вы требуете меня к себе, ну, я и послал его к черту. Может, разрешите стакан вина, господин полковник? — предложил поручик.

«Вот скотина!» — подумал обескураженный Голицын, впервые встретивший такого собеседника.

— Я не пью на ночь.

— А я пью и на ночь, и за полночь. Чем могу служить вашему сиятельству?

— Я посылал за вами, а вы отказались прийти, — холодно, глядя поверх собеседника, произнес Голицын.

Поручик надул щеки, отставил в сторону бутылку и коротко сказал:

— У меня к вам, ваше сиятельство, не было нужды, значит, не к чему было идти!

Прижавший ухо к двери Прохор обмер. Так с князем никогда не говорили.

— Но я в вас имел нужду, сударь, — повысил голос Голицын.

— Вот, значит, вам и следовало идти ко мне. А между прочим, ваше сиятельство, я не «сударь», а поручик славной российской армии.

Прохор зажмурился, но ухо от двери не оторвал.

— Забываетесь, господин поручик! — резко сказал Голицын. — Помните, кто вы и кто я… Я велю…

Поручик так резко вскочил, что князь оборвал свою речь и, остановившись на полуслове, смолк, уставившись на перегнувшегося через стол поручика.

— Что «велю»? Договаривайте, ваше сиятельство. Я жду, что вы велите? — пригибаясь ближе к растерявшемуся от неожиданности Голицыну, произнес поручик.