Буймир - [13]

И староста разразился бранью. Теклю распутницей назвал, поганым отродьем, сквернословил, поносил, и женщины должны были выслушивать это, терпеть, ведь со старостой в спор не вступишь, посмей только возразить, у него расправа короткая, немецким подголоском стал. Терпите, люди, обиду, терпите надругательство. Куда податься, где искать помощи? Бесправные теперь, кованый сапог наступил на душу. Да разве угаснет тяга к свободе, добытой в светлые годы? Сидели молча, погруженные в свои невеселые думы.

А Селивон не мог угомониться, угрожал загнать Теклю "дальше солнца", женщина и не рада была, что вздумала с ним пререкаться. Еще не привыкла спускать обиды и оскорбления, да, видно, придется. Селивон твердой рукой наведет порядок на селе - комендант имел возможность в этом убедиться, видя, как староста разговаривает с подчиненными. Комендант сказал несколько слов Селивону, тот даже просиял от столь высокой милости. И тут же объявил о новшестве, которое вводит немецкое командование: отныне наше хозяйство будет именоваться не "Красные зори", а хозяйство No 3, и председателем этого хозяйства, согласно приказу коменданта, теперь опять будет Родион Ржа, а завхозом Игнат Хоменко, потому как их советская власть преследовала, отстранила от работы, со свету сжить хотела, - нахваливал своих дружков-приятелей староста. Как не помнить Родиона? Известный на всю округу горлопан сидел сейчас с Игнатом Хоменко на передней скамье. Оба умильно таращились на коменданта, но за стол их теперь не посадили, там комендант Шумахер развалился в кресле, управляет собранием, а Селивон действует по его указке, стоя.

Не каждого, ясное дело, допустят пред самые очи коменданта, а вот председатель хозяйства No 3 Родион Ржа с завхозом Игнатом Хоменко на передней скамье сидят, - а где ж им сидеть? Перфил рядом с ними - надежные люди, сияют самодовольством и угодливостью. Удача снова вернулась к ним, дала в руки власть и амбары, будут верховодить, хозяйничать на селе, вершить суд и расправу. Опять потекут в хату реки добра, выслужатся, у самого немецкого коменданта будут на виду. На колени все село поставят, всех своих недругов сотрут в порошок... Да и мало ли еще каких привилегий обещало высокое назначение. Кому война, а кому корова дойна!

Собрание наблюдает за немецкими прихвостнями, что в милости у коменданта. Хорошего теперь не жди. Шумахер будет командовать, а уж Селивон с Родионом постараются угодить ему, из кожи вон будут лезть, лишь бы выслужиться.

Селивон никак не уймется, пошел растабарывать о том, что при немецкой власти крестьяне снова станут жить по-людски. Тут он чуть не со слезами опять заговорил о том, как угнетали нас да какие мы были загнанные; теперь, мол, нами будут править культурные люди, и надо нам поднять свое благосостояние. Подняв глаза к небу, дрожащим от волнения голосом возвестил: вот и воскресла наша ненька Украина! Нам теперь все предоставлено, во всем навстречу идут. Вольным стал труд. Хочешь, ремеслом каким занимайся, кустарничай, хозяйствуй; хочешь, торгуй, продавай, покупай, - никто тебе ничего... Всем вольная воля! Всюду выгода! Столько наговорил Селивон чудес, что собрание не знало, чему больше удивляться...

Селивон тут спохватился. Чуть было не брякнул "торгуй мясом", да вовремя язык прикусил. Чарку не хлопнешь, так не выкрутишься. Политику надо понимать. Селивон приохочивает людей к работе, скоро, мол, война кончится - новая жизнь настанет! Отруба отвалят вам. На своем коне работай. Аренду бери, заводи волов. Зачем нам эти тракторы - ни навозу, ни мяса! Землю при доме тебе дадут. Фюрер нам землю нарежет.

- Три сажени, - пробормотал себе в бороду садовник Арсентий.

До ушей начальства слова его не долетели, зато крепко засели в головах буймирцев. Люди теперь привыкли про себя держать свои мысли - не высказывать того, что на сердце лежит. Будто сговорились, таили про себя, хоронились, чтобы не узнал, не подслушал немецкий шпик, пролаза.

Как рыба в воде чувствовал себя Селивон на высоком посту, будто ожил, переродился, - покрикивает на людей, распоряжается; а кто противится новому порядку, молча сделает руками выразительный жест: веревку, дескать, на шею - и на виселицу!

Женщины меж собой зашептали, что староста большую силу забирает, сам Шумахер был у него в гостях. Разве пышнотелая Соломия не сумеет приветить гостя? Смазливая Санька полицаев пригревает, начальников.

Шумахер подал знак старосте, и тот закончил речь. Никто ни звука на слова старосты - не те порядки, какие уж тут прения да резолюции. Лишь тщедушный учитель Василий Иванович, к словам которого немецкое начальство не очень прислушивается, спрашивает старосту - будет ли у нас школа.

Селивон сгоряча собирался было напуститься на него, чтобы не забывался, теперь не прежние порядки, не совал нос, куда не следует. Да взглянул на коменданта, - тот утвердительно кивнул головой, - ответил, долго не думая:

- А как же без науки, немцы - люди культурные.

Тут старосту осенило, он объявил собранию, что в очень большой науке нам надобности нет, чересчур грамотными станем, кто тогда землю будет обрабатывать? Седою стариной повеяло от тех слов. Однако старые люди, обогащенные новым опытом, не разделяли его мнения.