Бурятские сказки - [22]

Вынес его хулэг на вершину высокой горы. Сошел всадник на землю, снял седло и потник, разнуздал коня и отпустил его пастись. Тут же натянул тугой лук, свалил одной стрелой изюбра да олениху, нанизал их на вертел и оставил обжариваться над костром, а сам, разостлав потник и подложив под голову седло, улегся спать.

Пробудившись на ранней зорьке, умылся Баян-Хара родниковой водой, перекусил зажарившимся изюбром, насытился запекшейся оленихой, через плечо большие кости выкидывая, через нос малые косточки выфыркивая. А потом достал трубку величиной с лайку да кисет табака размером с рукав и закурил в охотку. Между двумя затяжками глянул вдаль и заметил блестящий дворец царя Агу, подданные которого виднеются окрест как трава в ложбине, как деревья в лесу. Вольный скот царя Агу подходит табунами к водопою. Передние пьют чистую воду, а последние песок да тину облизывают.

Увидев неисчислимые табуны, разволновался Баян-Хара, застучало его сердце так, что прогнулись упругие ребра. И задумался он: не может миновать туман вершины высокой горы: проделав такой долгий путь, надо дойти до конца. И пока думал он свою думу, подсказало ему сердце, ставшее тверже камня:

— Волк да собака надкушенное не бросят, мужчина на полдороге не остановится.

Достал он из колчана стрелу, простреливающую навылет любую дверь; выдернул из налучья лук, сделанный из рогов трехсот изюбров, наложил стрелу на тетиву и проговорил заклинание:

— Если мне суждено умереть, то лети без цели и пропади без вести; а если достоин я лучшей доли, то вонзись в юго-западный угол дворца царя Агу!

С этими словами Баян-Хара пустил стрелу. Просвистела стрела, пропела в полете и вонзилась в юго-западный угол царского дворца. Пошатнулся дворец, накренился на северо-восток. Выбежал на крыльцо царь Агу, увидал такое и приказал слугам выдернуть неведомую стрелу. Кинулись слуги исполнять приказание, да не тут-то было! — ни руками, ни зубами выдернуть не могут.

Вскочил Баян-Хара на вороного хулэга, спустился под гору и говорит подданным царя Агу:

— Сколько народу навалилось на стрелу, выпущенную одним человеком, а справиться не могут! Эх вы, вояки!

Подошел он к юго-западному углу, выдернул свою стрелу и воткнул в серебряный колчан. Вороного хулэга привязал к серебряной коновязи, а сам вошел во дворец. Увидав царя Агу, поздоровался с ним, как подобает царю, поприветствовал его, как равный равного. Начал царь Агу гостя потчевать да расспрашивать:

— С которой стороны, из какой земли, куда едешь и как тебя звать-величать?

Отвечает царь Баян-Хара:

— Прибыл я с севера, из своих владений, что раскинулись у подошвы трех гор Монгото-ула, на берегу трех морей Манзан и зовут меня Баян-Хара. Еду я тропою зятя, а язык мой — за свата.

— Крепко думано, верно сказано, — говорит царь Агу. — Ни слова дурного не могу сказать о вас, дорогой гость, и готов породниться с вами.

Приказал царь Агу ударить в золотой барабан, собрать всех подданных, живущих на северной стороне владений; ударить в серебряный барабан, собрать всех подданных южной стороны.

Выставил богатый царь Агу перед собравшимися гостями гору мяса да озеро вина. Десять суток справляли свадьбу, девять суток пировали, на десятые еле-еле по домам разошлись.

Погостил царь Баян-Хара у своего тестя месяц, пожил другой, на третий говорит:

— Лытке изюбра в котле тесно, а человеку на чужбине тошно. Имеющий родину на берегу трех морей должен держаться своего берега.

— Крепко думано, верно сказано, — согласился царь Агу.

Дал он своей дочери в приданое половину своих подданных, половину табунов да золота с серебром. Запряг в серебряную коляску трех белых иноходцев. Села в коляску царевна Урма-гохон, а Баян-Хара на своем вороном хулэге рядом поехал.

На середине пути говорит Баян-Хара своей жене:

— Я налегке впереди поскачу, приведу в порядок дом и двор, а ты поезжай по оставленным мной меткам. Ночуйте там, где увидите начертанный на земле круг.

Поехал царь Баян-Хара вперед. Едет по дороге и видит: клубящаяся красная пыль столбом к небу поднимается, по широкой долине расстилается, скачет навстречу всадник на рыжем коне, спина которого разъязвлена, оттого что бьет его хозяин спереди и сзади сорокапудовой булавой. Узнал царь Баян-Хара в грозном всаднике семидесятипятиголового Дарда-шара-мангатхая, услыхал его крик:

— Эй ты, падкий на чужое, не довольствующийся своим, зачем взял мою невесту? Она с пеленок просватана, с колыбели предназначена мне в суженые. Силою большого пальца будем тягаться, стреляя из луков, или силою плеч мериться?

— Хочу узнать силу твоего большого пальца, — говорит Баян-Хара.

Разъехались они по вершинам двух гор, и выпало Дарда-шара-мангатхаю стрелять первому. Взял он свою чугунную стрелу, приложил ушком к тетиве и прошептал заклинание:

— Если мне суждено умереть, то лети без цели и пропади без вести; а если достоин я лучшей доли, то пробей насквозь широкую грудь супротивника, сделай рану величиной с дверь, чтобы через нее видно было как днем. Вырви вражье сердце, унеси за три холма и брось под ноги пестрой сороке!

С этими словами выстрелил Дарда-шара-мангатхай. Полетела, загудела стрела. Чтобы не попортила она богатырской одежды, расстегнул пуговицы царь Баян-Хара и подставил распахнутую грудь. Пропела, просвистела черная стрела и прошила богатырскую грудь так, что сквозь рану солнечный свет хлынул. Пошатнулся царь Баян-Хара, но удержался на ногах. Заткнул он рану спереди камнем величиной с жеребенка, а сзади — камнем величиной с барана. Загладил края раны большим пальцем, и полегчало ему, загладил указательным — совсем выздоровел.