Буря страсти - [15]

В первую брачную ночь она преподнесла ему в дар свое восхитительное тело. От одного взгляда на нее в нем проснулось такое страстное желание, что ему захотелось с криком убежать. Он боялся прикоснуться к ней, боялся, что не сможет контролировать свою силу и причинит ей боль. Однако она заставила его понять, что сделана не из фарфора, а из крови и плоти, что в ней горит не менее жаркий огонь, чем в нем. Отныне она навечно принадлежит ему. Никакой мужчина не сможет вырвать ее у него. То был момент наивысшего счастья. Так почему же он не признался ей в своей любви? Как мог быть таким трусом?

Вся вина лежит на нем. Квинлан в своем потрясающем письме совершенно точно изложил его чувства. Будь он мудрее… будь он великодушнее… будь он менее эгоистичен… он бы уже давно женился на ней или отпустил ее искать счастья с другим.

Только гордыня заставляла его томить ее в ожидании долгих семь лет. Завидуя богатству ее семьи и презирая свою нищету, он позволил гордыне возобладать над истинными чувствами. А теперь уже слишком поздно.

С удивительной прозорливостью, которая иногда пробуждается у некоторых людей, он видел, что ему больше не представится возможности сказать ей единственные слова, способные привнести спокойствие в ее сердце. Он не наполнил ее жизнь ничем, кроме стыда, сомнения и тоски. Будь у него шанс начать все сначала, он бы пошел на любые жертвы ради нее. Потому что любит ее сильнее жизни.

Рейф чертыхнулся и сглотнул комок в горле.

Часть вторая ПЕРЕПИСКА

Сэр, письма, больше чем поцелуи, соединяют души.

«Письма к некоторым благородным Господам, к сэру Генри Уоттону», Джон Донн

Глава 5

Лондон, 15 июля 1815 года

Кетлин Джеральдин сидела наверху почтовой кареты, которая лихо неслась по извилистой дороге, и молила святую деву Марию и всех святых сохранить ее жалкую жизнь.

Пихнув локтем жирного фермера, прижимавшегося к ней каждый раз, когда карета поворачивала, она пришла к выводу, что, против своих ожиданий, не испытывает тех эмоций, которые, по идее, должна испытывать при сложившихся обстоятельствах.

Ее жизнь разбита, ее соблазнитель никогда не придет: лорд Петтигрю, барон Лисси, погиб при Ватерлоо. Вскоре после этого умер отец, а с ним — и ее последняя надежда на защиту. Что же касается нерожденного ребенка, то он, несмотря на все невзгоды, чувствует себя прекрасно.

Будь ее раскаяние искренним, считала Кетлин, она бы утопилась в Лиффи. Она не принадлежит к тем, кто превыше всего ставит свою жизнь, просто у нее есть причины, чтобы не идти на самоубийство. В ней живет пока еще невинное существо, которому чужда греховная натура людей. При сроке беременности в пять месяцев она больше не могла оставаться в деревне, не привлекая к себе подозрительные взгляды соседей. Начнутся разговоры, над могилой отца будут шептаться о том, что его дочь забеременела неизвестно от кого, а этого она допустить не могла.

Карета подпрыгнула на кочке, и наглый сосед навалился на Кетлин всем телом. Она враждебно посмотрела на него из-под полей соломенной шляпки, но он только хитро подмигнул.

Отец утверждал, что именно цвет ее волос побуждает мужчин на неблаговидные поступки. Сегодня ее непокорные рыжие локоны были связаны синей льняной лентой и спрятаны под шляпку. Однако ярко-рыжие брови, загнутые ресницы и очаровательные веснушки на носу спрятать было невозможно. Также ничего нельзя было сделать и с глазами — зелеными, как лесное озеро, освещенное весенним солнцем.

Кетлин на полдюйма отодвинулась от назойливого фермера и стала разглядывать утыканный дымовыми трубами горизонт — свидетельство того, что они подъезжают к Лондону. Прежде при мысли, что она окажется в великом городе, ее сердце начинало учащенно биться. Сейчас же ее охватили разочарование и тоска. Надежды на то, что она будет жить здесь как замужняя уважаемая дама, рассыпались в прах.

Она могла простить лорда Петтигрю за гибель на поле битвы. Ведь он поступил, как все мужчины. А вот за то письмо, которое пришло через несколько дней после известия о его смерти, она его никогда не простит.

Жестокое послание хранилось в ее сумочке. Трудно представить более мерзкое проявление бесстыдства! Почерк был нетвердым, как будто писал пьяный. Кетлин сомневалась, что когда-нибудь забудет из него хоть слово:

«…не мой ребенок… категорически запрещаю вам связывать с ним мое имя, мое положение… моя великодушная натура восстает против ваших дьявольских уловок… ни одна уважающая себя женщина не позволит так скомпрометировать себя… к своему сожалению, подозреваю, что вашу благосклонность снискали и другие… истинная сущность вашего характера крайне разочаровала меня…»

В Кетлин опять вспыхнуло негодование. Он обвиняет в соблазнении ее! Когда шок прошел, она поняла, что ненавидит его скорее за то, что он испортил созданный ее воображением образ истинного кавалера, чем за поруганную добродетель. Она бы предпочла, чтобы отцом ее ребенка был герой, павший на поле брани, а не лживый мерзавец.

Впрочем, кто виноват, если она по собственной глупости представляла его в ином свете?

На следующем повороте фермеру пришлось отклониться от Кетлин. Однако он успел обнять ее за плечи и прижать к себе. Ей в ноздри ударила страшная вонь.