Буря - [99]

— А не пора ли к фонтану? — перебила Таня.

— Тогда ещё по чуть-чуть, так сказать, на посошок?

— По гранёному стакану?

— Здоровье не позволяют по гранёному, Ли. А вот по десять капель… Ясновельможные пани, вы как — за Родину?

— За Сталина?

— За Сталина пускай другие пьют.

— Почему ты не хочешь выпить за Сталина? — спросил Ли. — У нас считают Сталина, как и Мао, великим вождём.

— А ты как считаешь?

— Я первый спросил.

— Вот чурка узкоглазая!

— Шурка! А-a! Знаю! Русское имя — да? Или я опять что-то не то сказал?

— Ты всё правильно понял, Ли. Так вот пусть за него Шурка узкоглазая и пьёт, а я, если не возражаете, за ваше драгоценное здоровье!

— А я за Сталина — вместе с Шуркой узкоглазой!

— Ха-ха-ха-ха!

На этот раз хохотали до слёз. Насилу успокоившись, наконец, выпили и шумною толпою двинулись к фонтану.

— А чашки? — спросила Таня.

— На обратном пути заберёте. Или я с утра вам в номер принесу.

От прошедшего дождя осталась разве только влага на бетонных плитах.

При нашем появлении поднялся радостный вой, раздались нестройные аплодисменты. Столы были заставлены кружками с пивом, однако делегация была уже далеко не в полном составе. Видимо, ещё до нашего появления многие ушли, но любители пива были на месте и ощутительно потели.

— Ну сколько можно ждать, а?

— Вы к нам неровно дышите, Ирина.

— Я ко всем неровно дышу. Ваше пиво.

— Они и без пива уже хорошие, — заметил кто-то.

— Мы не хорошие, мы лучшие!

— Я и говорю.

Мы пристроились на свободные места. Ли, открыв свою походную сумку, достал из неё оригинальный плеер в виде фонарика и губную гармошку. Плеер поставил на середину стола, нажал кнопку и приложил гармошку к губам. Однако стоило заиграть музыке, все один за другим подхватили:

Не слышны в саду даже шорохи.

Всё здесь замерло до утра.

Если б знали вы, как мне дороги

Подмосковные вечера.

И я сразу понял, что был неправ: «Подмосковные вечера» всё-таки породнили нас со всей планетой. И даже как-то по-новому увиделся смысл цветаевской песни о Москве. Ведь этот «огромный странноприимный дом» кое-что в судьбе всего мира всё-таки значил. С одной стороны, вроде бы, ничего, а запели, и замаячило как в беспросветной тьме, как во время той же бури, спасительным таким маячком. И я то принимал самое активное участие в пении, то с недоумением наблюдал, что, оказывается, не все поют. Многие из молодых людей слов совершенно не знали (отучили народ в застолье петь), при этом испытывая как бы некоторое неудобство. Зато наш командир была на боевом коне, как в детском садике, прилежно и задорно кивая в такт песни головой:

Речка движется и не движется.

Вся из лунного серебра.

Песня слышится и не слышится

В эти тихие вечера.

А вот последний куплет всё-таки забыла. Пришлось напомнить:

А рассвет уже всё заметнее.

Так, пожалуйста, будь добра,

Не забудь и ты, эти летние

Подмосковные вечера.

Ли изобразил замечательный проигрыш на губной гармошке. И ему за это, а также за инициативу, устроили овации.

— Вы знаете, что завтра в гостиницу не возвращаемся? — спросила Ирина. — Ну да вы же не слышали, вы, не знаю только, в прямом или в переносном смысле, всё время где-то пропадаете. В общем, так. После завтрака сдаёте номера и с вещами вместе со всеми садитесь в автобус. После Китайской стены нас отвезут на вокзал, а вас в другую гостиницу. На этих китайцев, организаторов этих, у меня надежды нет, а там наши партнёры по бизнесу вам вовремя обеспечат трансфер, и я буду спокойна.

Когда Эля узнала, что у Жени есть дочь, страшно удивилась.

— Ты самушам?

— Была.

— Пыла-a? Пачиму-у?

— Если я тебе расскажу, ты поседеешь.

— Та-а? Пачиму-у?

— От страха, Эля, от страха — такая жуткая история, — пояснил я.

— А-а…

Вскоре мы опять остались в прежнем составе. Ли ушёл вместе со всеми, сказав мне отдельно:

— До свидания, Толя. Жаль, что не получилось свозить тебя в мою деревню, но я захватил альбом. Возьми на память. Я там вырос.

Мы крепко пожали друг другу руки.

По моей просьбе Женя принесла остатки коньяка с ликёром. И, время от времени наполняя разовые стаканчики кому коньяком, а кому ликёром, мы, не спеша, выпили всё. Пили ещё и ещё раз за победу, за знакомство, за Россию, за дружбу… Флегматичный Вася, скрестив на груди волосатые руки, обильно потел, Таня о чём-то разговаривала с дочерью, а мы со Светой обменивались выразительными взглядами. До сих пор мы так ни о чём и не разговорились, и вообще за всё время нашего сидения она ни разу не только со мной, а вообще ни с кем не завела речь сама. «Разве недостаточно смотреть друг другу в глаза, и нужны ещё какие-то слова?» — как бы говорил её взгляд. И это действительно было неплохо, но это было далеко не всё, потому что было только началом. Так мне, во всяком случае, казалось. А ещё казалось, что я гляжу в неё, как пел когда-то, «как в зеркало». И меня попеременно, то непреодолимо влекло к ней, то повергало в стыд.

Дочь, наконец, поднялась.

— Ну что, пойдём?

Но я, как можно естественнее изображая благоразумие, сказал:

— Ты иди. А я, пока ты душ принимаешь, ещё немножко посижу. Иди. Соловья ещё успеем наслушаться.

Таня с удивлением спросила:

— Соловья?

— Ещё какого! До утра спать не даёт.