Буря - [41]

— Так учит брат наш — комсомол!

— Куда идёшь ты в поздний час?

— Смотри! Поймает Фантомас!

Общий взрыв хохота. Я хотел, как и планировал, пронести своё человеческое достоинство мимо, но Глеб, выйдя из беседки, преградил ему путь. Толпа, последовав его примеру, встала справа и слева от него. Нетрудно, думаю, догадаться, как я их в эту минуту презирал. От Глеба несло пивом.

— Слышь? Да погоди ты, успеешь… Ты лучше скажи, вы с отцом соседку по очереди или как?..

Я даже не сразу сообразил, о чём речь. Глянув мельком на некоторые ехидные улыбочки, я не нашёл ни одного с отметиной на лбу. Была тут в основном местная пэтэушная молодёжь, или, как их ещё называли, допризывники. Многих из них осенью должны были призвать на службу, и они, можно сказать, догуливали последние деньки. Не скажу, что это была отпетая, как считал отец, шпана. Моих одноклассников, конечно, среди них уже не было, но многих я знал по школе, а некоторые, особенно рослые из них, уже дружили с девушками. Так что не на всех лицах я заметил ехидные, сочувствующие сказанному Глебом улыбки. Бахвалились, конечно, друг перед другом, но чтобы так… Любовь в этом возрасте, в некотором роде, святыня, и разговоры «на эти темы» среди молодежи нашего посёлка были своеобразным табу. Тем более — донжуанство. Да и что нам было — по семнадцать, восемнадцать лет! И жили мы не на чужбине, а в своём, в некотором смысле, кондовом, где все про всех всё знают, посёлке! Поэтому не только я, а, думаю, многие из этой праздной толпы были шокированы услышанным. На пьяненькие призывы Глеба выудить из меня признание откликались неохотно, многие отводили в сторону глаза.

— Ну ты чё, язык проглотил?

Но я действительно почти проглотил. Мелькнувшая в уме догадка так поразила, что я не мог вымолвить ни слова. Да и что говорить? Что на эту пакость скажешь? И я выцедил:

— Пусти, гад!

— А за гада знаешь что бывает?

И он стал снимать с шеи гитару.

— Ладно, Глеб, пусть чешет своей дорогой, — сказал один крепыш, положив Глебу руку на плечо.

— А чё он?

— Да ла-адно тебе, не видишь, он и так в штаны от страха написал.

Глеб презрительно улыбнулся, сделал движение назад, толпа расступилась. Я прошёл через неё в ожидании предательского удара, что иногда, судя по рассказам, случалось, но никто ко мне не прикоснулся. И надо было молча уйти, но я не выдержал, особенно припомнив оскорбившую меня Глебову ухмылку, обернулся и сказал:

— Сильны, да, семеро на одного?

— Чё, один на один хочешь?

И я, сорвавшись в пропасть, сказал:

— Хочу!

Толпа тут же зашевелилась в предчувствии «спортивного интереса». Кто-то крикнул:

— По лицу не бить!

— Это как получится, — возразил кто-то. — Не видишь, быки сошлись?

— Никто больше не встряёт, пацаны. И без обиды. Сами напросились.

Я вошёл в беседку, положил на лавку букет, снял и аккуратно сложил рубашку, брюки, носки, туфли.

— А трусы чё не снимаешь? Ха! — съехидничал Глеб. — В грязных, что ли, в чужую постель полезешь?

Я молча проглотил обиду. Вышел и встал на небольшом, вытоптанном от травы перед входом в беседку, пятачке. Нас взяли в кольцо. Из книжки я знал: главное — сохранить спокойствие и быть нацеленным на победу. Не стремиться убить, а победить.

Глеб, очевидно, был в себе уверен, все остальные в его победе — тоже. Он передал кому-то гитару, сделал шпанский выброс руки в мою сторону: «Ша!» Но я не испугался. Быстро приблизился к нему, обнял за талию, чуть присел, и, взяв крепко сзади за ремень, приподнял, взвалив на живот его тело. Ноги его повисли в воздухе. От неожиданности он опешил. Я сделал несколько обманных движений вправо и влево, чтобы он потерял точку опоры, и резко бросил его на землю. Толпа ахнула. Глеб вскочил и в ярости кинулся на меня. Но я ловко перехватил его руки и, падая на спину, ногой перекинул через себя. Этого он уже совсем не ожидал. Вскочил и закричал:

— Приёмчики, да, приёмчики?

И, подскочив, хотел пнуть меня ногой в бок, но я, перехватив его ногу, ловко направил её движение вверх, и Глеб опять оказался на земле. Это привело его в ярость.

— Ну всё, хана тебе!

И он стал махать длинными ручищами. Пару раз я увернулся. Но один раз он достал по уху. В голове зазвенело. Я потерял ориентацию. Но всё же сообразил пойти на сближение. И, взяв в замок, повалился вместе с ним на землю. Оставалось сделать болевой приём, но у меня уже не хватало ни сил, я задыхался, ни умения, далеко не все приёмы были мной отработаны, как эти три. И всё же хватило сил не выпустить бьющегося Глеба из заднего захвата. Он в бешенстве царапал мои руки, старался стукнуть затылком мне в лицо, но я, уткнувшись головой в его спину, держал из последних сил до тех пор, пока нас не растащили. Руки мои были в ссадинах, а весь я с ног до головы — в песке. Глеб, для приличия ещё рвавшийся в мою сторону и удерживаемый дружками, хрипел:

— Можешь рыть себе, сука, могилу! Кранты тебе, падла!

Я молча отряхивал с себя песок, хотя и без отряхивания было ясно, что, прежде чем одеться, надо хорошенько помыться. Явиться в таком виде бабушке на глаза было немыслимо. И я решил незаметно, идя не по улице, а по тропинке вдоль заборов, пробраться к Елене Сергеевне. Слова Глеба, конечно, зацепились в сознании, и хотя я старался этому не верить, невольно думал. Говорить о настоящей причине драки я, разумеется, не собирался.