Бурлаки - [81]

В церковь тянулись черные фигуры монашек. С палкой в руке брел нищий. Из монастырского дома вышли два человека в незнакомой одежде мышиного цвета. Головы закутаны платками, а поверх — серые шапочки набекрень.

Я переполз по снегу на другое место, чтобы посмотреть, что происходит в конце поселка. Выглянул из-за елки и отпрянул: по дороге ходит третий в сером. В руках у него ружье. Ясно стало, что это часовой, а те двое тоже военные.

«Только что за чучело? — удивился я. — Шинель до колен, на длинных, худых, как палки, ногах обмотки. Ботинки обвязаны тряпками. Не ноги, а колотушки».

К этому часовому подошла женщина с мальчиком, показала рукой на церковь, и часовой ее пропустил.

У меня сразу созрело решение. Выбравшись на дорогу, я спокойно зашагал к монастырю. Часовой, заметив меня, издали крикнул что-то на незнакомом языке. Я подошел поближе и, по примеру женщины-богомолки, тоже указал на церковь.

— Богу молиться, в церковь иду.

Часовой заулыбался и проговорил, как попугай:

— Костел, бог.

Посторонившись, он пропустил меня в поселок.

В церкви я купил свечку и осторожно, чтобы не потревожить молящихся, пробрался вперед, к клиросу. Поставив свечку у какой-то иконы и положив земной поклон, начал «молиться»…

В первых рядах стояло местное начальство, впереди всех — военный в голубой шинели, с нашивками на рукавах. Стоял он, вытянувшись в струнку, но не крестился.

Обедню служил молодой священник. Несмотря на его длинные космы, я неожиданно признал в нем бывшего чертежника изыскательской брандвахты Колокольникова. Каждый раз, когда он выходил на амвон, он бросал взгляды в мою сторону.

«А вдруг выдаст?» — подумал я и решил немедленно удирать.

Незаметно вышел из церкви и спросил на паперти нищую:

— Где, бабушка, отец Федор проживает? Не знаешь?

— Батюшка? — Старуха подняла клюку. — Видишь, сынок, первый дом с краю? Там и есть в первом этаже.

Я дал нищенке керенку.

— Спаси тебя Христос. За кого молиться-то?

— За раба божия Пентефрия, — ответил я и зашагал к дому Колокольникова.

Мой расчет был простым. Если Федор донесет на меня, начнутся поиски. Во всех домах перешарят, а в квартиру попа зайти не догадаются. Если сам придет да шум начнет поднимать, так кулаки у меня не поповские, а бурлацкие.

В дом меня впустила старуха монашка. Я сказался школьным товарищем отца Федора.

Сел к окну и стал выглядывать на улицу из-за косяка. Каждый раз, когда мимо проходили солдаты, мне казалось, что это за мной, что меня уже ищут.

Стукнула калитка. Я приготовился к защите.

Открылась дверь, явился сам хозяин и, к моей радости, без «хвоста». Он сбросил шубу и весело приветствовал меня:

— Здравствуй, бывший сослуживец! Куда, думаю, он из церкви девался? А ты у меня. Вот это славно! Мать Маремьяна, ты больше мне не надобна.

Монашка отвесила поясной поклон и ушла.

— Как ты сюда попал, Сашка? — стал допрашивать меня поп. — Белый ты или красный? Хотя мне все равно. Старые сослуживцы никогда не забываются.

— Слушай, Федя! — прервал я его излияния. — Как мне выбраться отсюда?

— Невозможно. Чехи никого не выпускают из поселка. Сюда — милости просим, а обратно — нельзя. Больше ста человек накопилось пришлого народа. Все подворье набито битком. А тебе куда торопиться? Погости недельку-другую.

— Нельзя, Федя! В другой раз, после войны, отгостимся. А сейчас меня ждут товарищи, — объяснил я.

— Товарищи? Значит, ты красный. А тебе я все-таки помогу.

Колокольников ударил себя по колену.

— Запряжем жеребчика и поедем. Я — как поп, а ты — как псаломщик. На требу! У меня хотя небольшой, да приход.

Мне пришлось согласиться. Колокольников порылся в шкафу, и на столе появилась бутылка.

— Что это?

— Вино. Кровь Христова.

Я выпил стакан кагора. Колокольников допил остальное прямо из горлышка бутылки. На щеках у него заиграл румянец, глаза подернулись влагой. Он попросил:

— Не забудь, Сашка, моей услуги. Когда придут красные, исходатайствуй для меня приход доходный. Чем я не поп?

— И вовсе ты не поп, Федя.

— Правильно! — согласился он. — Поп я ерундовый… Мать Маремьяна! — крикнул он в коридор. — Запряги жеребца в новую кошеву. Соборовать едем.

Колокольников достал из шкафа вторую бутылку, но я отобрал ее. «Напьется, — думаю, — и попадешь к вражьей стенке».

Мать Маремьяна быстренько запрягла коня. Мы уселись в уютной поповской кошевке, и тронулись со двора.

Солдат на посту, узнав батюшку, приложил руку к виску и пропустил нас без единого вопроса.

— Сейчас можно, — сказал Колокольников и снова вытащил бутылку. Запрокинув голову, он вытянул все ее содержимое до дна.

Сколько было удивления, восторгов и шуток, когда пьяный Федя подвез меня к оставленным в лесу партизанам. Он рассказал о положении в монастырском поселке. Оказалось, что после нашего отъезда из Успенского туда прибыл на постой чехословацкий полк, в котором, кроме чехов, были латыши и русские казаки. В монастыре у них комендатура, всего восемь человек. Склады монастыря ломятся от продовольствия.

— Даже папиросы держит мать игуменья, — рассказывал Колокольников, — и николаевскую водочку, а сукна — так всему вашему войску хватит на портянки.

Колокольников подробно объяснил нам, где у чехов комендатура, казарма, где посты, и в заключение предложил: